НОВЫЙ МИР

НОВЫЙ МИР, литературно-художественный и общественно-политический журнал, начал выходить в Москве с 1925 на базе газеты «Известия».

Идея создания принадлежала тогдашнему главному редактору «Известий» Юрию Стеклову.

Первый год ежемесячником руководили нарком просвещения Анатолий Луначарский (который оставался членом редколлегии до 1931) и сам Стеклов. Ответственным секретарем назначили писателя Федора Гладкова.

Вскоре Стеклова сменил журналист и переводчик трудов К.Маркса Иван Скворцов-Степанов. Еще через год, в 1926, во главе журнала встал известный критик Вячеслав Полонский. В 1931 на пост главного редактора и в журнал, и в газету определили Ивана Гронского («Известия» и «Новый мир» считались как бы неразделимой парой). В 1937 Гронского арестовали, поводом послужила резкая критика «Нового мира» за публикацию на его страницах прозы Бориса Пильняка. Пост главного редактора занял один из секретарей Союза писателей Владимир Ставский, а в 1941 его сменил Владимир Щербина.

Следующим главным редактором стал писатель Константин Симонов. Произошло это сразу после окончания Великой Отечественной войны, в которой он принимал участие в качестве военного корреспондента. Писатель оказался талантливым редактором, однако в 1950 он был отстранен от должности.

Его сменил поэт Александр Твардовский. Но первое пребывание Твардовского во главе «Нового мира» (1950–1954) было непродолжительным. Он серьезно воспринял боль разоренной русской деревни, дав в 1952 дорогу острой публицистической статье Валентина Овечкина Районные будни. Твардовский после этого уцелел, но когда повеяло воздухом «оттепели» и «Новый мир» отреагировал на нее статьями, размышлениями о проблемах культуры Владимира Померанцева, Марка Щеглова, Федора Абрамова, Михаила Лившица, вместо Твардовского у руля «Нового мира» в 1954 вновь появился Симонов.

«Новый мир» считался интеллигентнее, «академичнее» других изданий. Лидирующие позиции журнал имел главным образом в прозе. Не случайно роман Василия Гроссмана За правое дело и повесть Виктора Некрасова В окопах Сталинграда появились именно в «Новом мире» (1952 и 1954).

Симонов опубликовал роман Владимира Дудинцева Не хлебом единым (1957) – скромный по художественным достоинствам, но неприкрыто полемичный.

Вскоре было решено было дать новый шанс Твардовскому. Назначение произошло в 1958. Твардовский почувствовал, что наступило его время. Он действовал хотя и с оглядкой, но широко и целенаправленно. Надо было напечатать как можно больше живых свидетельств эпохи, открыть новые имена, поднять целые исторические пласты, связанные со всей русской культурой.

Журнальный портфель переполняли рукописи самого актуального характера, там были повести Сергея Залыгина, Владимира Войновича, Чингиза Айтматова, эмигрантские стихи Цветаевой, рассказы русского «нобелевца» и тоже эмигранта Ивана Бунина, дневники, записки, мемуары врачей, министров, театралов, а иногда и служителей церкви.

Но однажды на стол Твардовского легла тетрадка с названием Щ-22.

Неизвестный автор (Александр Солженицын, учитель математики из Рязани) рассказывал всего об одном, не самом ярком и тяжелом дне зэка, бывшего колхозника. Твардовский загорелся желанием напечатать рукопись, хотя и понимал, что советская литература не допускала подобной откровенности. И он не ошибся. Перипетии борьбы за повесть оказались увлекательней иного детектива. До самого последнего момента Твардовский не до конца верил, что победа возможна. Солженицын показывал лагерную жизнь как обыкновенную, привычную, причем рассматривая ее цепкими крестьянскими глазами, привыкшими замечать всякую малую деталь. Твардовский передал рукопись Никите Хрущеву и тот решил: «В печать».

Подписывая номер с «Одним днем...», Твардовский в перспективе подписывал собственный приговор как Главному редактору, бойцу и человеку – все три ипостаси были в нем неразделимы. Отныне он становился заложником литературной и человеческой судьбы Солженицына, который чуть ли не сразу обнаружил неприятие коммунизма как идеи.

До конца дней Твардовский так и не смог полностью присоединиться к позиции своего «крестника», но сделал все, чтобы защитить и его, и свое детище, журнал. Хрущев очень скоро догадался, куда и во что метит неуступчивый и въедливый бывший артиллерист Солженицын, но было поздно. В ноябре 1962 «Новый мир» открылся Одним днем Ивана Денисовича (Твардовский сумел отстоять уже в борьбе с автором это название взамен Щ-282, зэковского номера Солженицына).

Никакая публицистика, никакие призывы не были в состоянии так повлиять на души людей, как эта повесть. Позиция журнала вдохновлялась Одним днем... как фактом, но этот же факт ее и раскалывал. Большая часть сотрудников «Нового мира» считала себя наследниками революционных демократов, а Солженицын шел гораздо дальше.

Конкурентов у «Нового мира» было немного. Такими возможностями обладали журналы «Юность» (главный редактор Борис Полевой) и «Наш современник» (Сергей Викулов). Однако Полевой, сменивший основателя «Юности» Валентина Катаева, соблюдал конформизм, а «современниковцы», заняв нишу «деревенской прозы» плеядой талантливейших имен – Василий Белов, Евгений Носов, Виктор Астафьев, Валентин Распутин, Владимир Солоухин, Василий Шукшин (частично авторы пересекались и с «Новым миром»), склонялись к славянофилам.

«Деревенщиков» «Новый мир» также печатал, но с более строгим отбором. Шукшин, Можаев чувствовали себя неплохо и на его страницах, Василий Белов появлялся реже. Литературные критики «Нового мира», у которых Маркс и Ленин сохраняли силу авторитетов, пыталась не особо выделять «деревенскую» тему.

«Новому миру» приходилось отбиваться и от нападок других журналов – например, «Октября», особенно же – «Молодой гвардии». Впрочем «Новый мир» не оставался в долгу. Так, заместитель Твардовского, критик Андрей Григорьевич Дементьев, обвинял в одной из своих статей «Молодую гвардию» за аполитичность.

В 1970 Твардовский покинул свой кабинет в «Новом мире», а зимой 1971 умер, не дожив и до 60.

Какие бы оценки ни давались последнему десятилетию Твардовского в «Новом мире», это, бесспорно был, самый яркий период журнала. Его лицом были критика и проза. Стихи занимали подчиненное место. Сам Твардовский исповедовал в своей поэзии слово неброское, точное, близкое к прозаическому, и круг его авторов определяли поэты Владимир Корнилов, Наум Коржавин, Борис Слуцкий, Константин Ваншенкин, считавшиеся мастерами «строгого реализма».

Диапазон прозы был пошире. Георгий Владимов и Фазиль Искандер, И.Грекова, Анатолий Кузнецов (один из первых «невозвращенцев»), Владимир Войнович, Борис Можаев, Сергей Залыгин, Виктор Некрасов, наконец, Солженицын (до 1967, когда был поставлен крест на публикациях этого бунтаря после его открытого письма очередному съезду). Широко была известна «фирменная» новомирская критика Владимира Лакшина, Бориса Закса, Бенедикта Сарнова, Андрея Дементьева.

После смерти Твардовского до 1986 «Новый мир» возглавляли сначала Виктор Косолапов, затем Сергей Наровчатов и Владимир Карпов.

Дух фронды в то время практически выветрился. Диссидентские писатели переместилось на страницы других изданий.

В 1986 «Новый мир» возглавил Сергей Залыгин, один из новомирских признанных авторов, прославленный бурной общественной деятельностью, в частности, борьбой против поворота сибирских рек.

Журнальные тиражи резко поднялись. В 1991 тираж «Нового мира» достиг двух миллионов семисот тысяч экземпляров. За три года перестройки (с 1987 по 1990) было напечатано множество нашумевших материалов, великолепных образцов прозы, мемуары. Критика на короткое время стала властительницей дум.

Со статьи экономиста и прозаика Николая Шмелева «Авансы и долги» (1987) началась дискуссия о возможностях «спасти социализм в экономике». Появилась проза «из столов», в частности, Черные камни Анатолия Жигулина, роман Юрия Домбровского Факультет ненужных вещей.

На страницах «Нового мира» вышли Доктор Живаго Бориса Пастернака, повесть Котлован Андрея Платонова, антиутопия 1984 Джорджа Оруэлла, Архипелаг ГУЛАГ Солженицына, за ним появились В круге первом, Раковый корпус, Август Четырнадцатого, многотомная эпопея Красное колесо.

На страницах журнала за все годы его существования впервые были напечатаны (полностью или в отрывках) произведения, по которым ушедшая эпоха опознается и сегодня. Это поэмы Сергея Есенина Черный человек, Лейтенант Шмидт Пастернака и его же воспоминания Моя жизнь, вышедшие еще при Твардовском в 1967.

Романы Алексея Толстого Хождение по мукам и Петр Первый – ярчайшие по языку и воссоздающие колорит именно послереволюционный, хотя и вполне сервильные по отношению к победившей диктатуре (царь-реформатор выглядел там едва ли не предтечей Сталина).

Рядом с романтической Золотой цепью Александра Грина (1928) были Россия, кровью умытая Артема Веселого (1926) и Жизнь Клима Самгина Максима Горького (1929). Не меньше яркости в романах Андрея Малышкина Севастополь и Люди из захолустья, Соть и Скутаревский Леонида Леонова, в рассказах Исаака Бабеля, в эпопее Михаила Шолохова Тихий Дон. Перечисление было бы неполным без Оптимистической трагедии Всеволода Вишневского, Испанского дневника Михаила Кольцова, романа из американской жизни О' кэй Бориса Пильняка, стихов самого Твардовского, Симонова, Ахматовой, Владимирских проселков Владимира Солоухина, Большой руды Георгия Владимова, Созвездия Козлотура Фазиля Искандера, Тишины Юрия Бондарева, Театрального романа Михаила Булгакова (извлеченного посмертно из архивов и опубликованного в 1965), Вологодской свадьбы» Александра Яшина и Бухтин вологодских Василия Белова (1969).

Нынче, как все «толстые» журналы, «Новый мир» вынужден выживать в рыночной ситуации. Невозможность существования без спонсорской поддержки, неспособность большинства потенциальных читателей приобретать сравнительно дорогой журнал, неизбежное падение общественного интереса – все это вынудило к смене редакционной политики.

«Новый мир» избрал себе в качестве «ниши» т.н. «либерально-почвенную», с внятными симпатиями к православной культуре и благородно-сдержанным отношением к реалиям глобализма, постмодернизма и другим веяниям Запада.

При этом представлены и отличные от основной точки зрения, например, евразийская, мусульманская, чисто западническая, постмодернистская (Вячеслав Курицын и др.).

Круг авторов значительно расширен. Эстетическая палитра, сохраняя традиционную ориентацию, стала более богатой, открытой и гибкой.

После победы над ГКЧП «Новый мир» какое-то время на волне инерции продолжал перестроечное просветительство. При этом его влияние на общественные процессы неизбежно падало. Позиция «Нового мира» сохранила ноту достоинства. Постепенно тираж сократился до минимального – около10 тысяч экземпляров, и такое падение касалось всех «толстых» журналов. К чести «Нового мира», в новой ситуации ему удается не только сохранить лицо, но быстро и глубоко реагировать на общественные процессы.

Кроме новинок прозы и стихов, журнал предлагает привычные рубрики «Из наследия», «Философия. История. Политика», «Далекое близкое», «Времена и нравы», «Дневник писателя», «Мир искусства», «Беседы», «Литературная критика» (с подрубриками «Борьба за стиль» и «По ходу текста»), «Рецензии. Обзоры», «Библиография», «Зарубежная книга о России» и др.

С 1998 главным редактором становится литературный критик Андрей Василевский. Ответственный секретарь – прозаик Михаил Бутов, лауреат премии Букера-99. Отделом прозы руководит Руслан Киреев, поэзии – Юрий Кублановский, вернувшийся из Франции в 1990 после вынужденной эмиграции в 1981. Ирина Роднянская возглавляет отдел критики, который в новом качестве вернул себе значение стратегической сердцевины журнала.

Внештатными членами редколлегии (Общественного совета) являются Сергей Аверинцев, Андрей Битов, Даниил Гранин, Борис Екимов, Фазиль Искандер, Александр Кушнер и др., все они авторы журнала, каждое новое их произведение анонсируется, начиная со второго полугодия.

С 1990 «Новый мир» перестал быть органом Союза писателей СССР. «Новый мир» остается в некотором роде «академичным» и уж наверняка «основательным», «серьезным» чтением, а не «чтивом». «Серьезность» отражается даже на внешнем облике издания. Он сохраняет аскетическую гамму – серо-голубая мягкая обложка, простая бумага, никаких фотографий, устойчивый подбор и расположение журнальных рубрик, никакой игры шрифтами, минимум внешнего. Это знаковый аскетизм – он подчеркивает верность своей собственной истории, какая бы они ни была.