МАРИЕНГОФ, АНАТОЛИЙ БОРИСОВИЧ

МАРИЕНГОФ, АНАТОЛИЙ БОРИСОВИЧ (1897–1962) – русский поэт, прозаик, драматург.

Родился 24 июня 1897 в Нижнем Новгороде.

И мать, и отец были отпрысками разорившихся дворянских семейств. Среди ближайших родственников еще оставался, по воспоминаниям самого писателя, апломб представителей первого сословия, однако в реальности только деловитость и жизненная «гибкость» отца, Бориса Михайловича, позволяла сохранять в доме относительное благоденствие. До 1913 Мариенгофы жили в Нижнем Новгороде, где их сын учился в Дворянском институте. Вскоре в семье случилась трагедия – от рака умерла мать. Отец, воспользовавшись приглашением английского акционерного общества «Граммофон», стал его представителем в Пензе и переехал туда с детьми.

Детство Анатолия Мариенгофа прошло под сильнейшим влиянием отца. Обширные мемуары писателя, созданные уже во второй половине столетия, отводят отцу роль наиболее здравомыслящего и тонкого человека среди всего их тогдашнего окружения, да и среди позднейших знакомств. Едкий скептик, даже, во многом, циник, он (по крайней мере, в изображении сына) он являл собой тип некоего прекрасного интеллигента начала века: критически и либерально настроенного моралиста.

Борис Михайлович, вероятно, участвовал и в формировании литературного вкуса сына. Одно из первых произведений Мариенгофа Гимн гетере (уже в самом названии угадывалось влияние символистов и конкретно Блока, которым, в числе многих поэтических неофитов, зачитывался тогда Мариенгоф), было оценено отцом, как «что-то лампадное… семинарское…», т.е. очень высокопарное. «Назови: „Гимн бляди", – посоветовал он. – По крайней мере, по-русски будет». Чрезвычайная антирелигиозность Анатолия Мариенгофа, судя по всему, также была воспитана отцом.

Поэзия Мариенгофа так и не избавилась от налета высокопарности. Вадим Шершеневич, его большой друг, следующим образом отмечал эту особенность: «Толя был очень прост в жизни – и очень величав в стихах. В спокойствии его строк есть какой-то пафос, роднящий его с О.Мандельштамом. Сложность стихов Мариенгофа – органическая, от переполненности». Возможно, чтобы как-то компенсировать это свойство, Мариенгоф пытался использовать в стихах элементы так называемого семантического «низа», и, в конце концов, сделал это своим главным стилеобразующим принципом: нарочито резкое, буквальное сопоставление «чистого» и «нечистого» материала (как он сам сформулировал это в своем теоретическом тексте Имажинизм (1920).

В 1916 Мариенгоф уезжает в Москву и поступает на юридический факультет Московского университета. Не проучившись и полгода, попадает на фронт: в составе инженерно-строительной дружины занимается устройством дорог и мостов.

Демобилизация случилась сама собой: пока он ехал в отпуск, произошла революция.

И в школьные годы, и на фронте он писал стихи. Возвратившись в Пензу, с удвоенной силой принимается за литературную деятельность, участвует в нескольких поэтических сборниках, выпускает первую собственную книжку Витрина сердца (1918).

Ранняя поэзия Мариенгофа во многом наследует стилистику Облака в штанах Маяковского:

Опять же: – Что Истина?.. / Душу прищемили, как псу хвост дверью, / И вот, как зверь, / Не могу боль выстонать (сб. Витрина сердца).

Также ощутимо влияние Брюсова, чье знаменитое О, закрой свои бледные ноги! вызывало в Мариенгофе, судя по его воспоминаниям, настоящий восторг.

Меж тем, в этом дебюте можно было разглядеть действительно интересное поэтическое дарование, творческий кураж, направленный, в том числе, на формальный поиск, на эксперименты в области строфики и рифмовки, где стихи Мариенгофа достигают большой выразительности.

Нежные отношения Мариенгофа с отцом оборвала нелепая случайность. В 1918 шальная пуля во время уличных боев убивает Бориса Михайловича. Анатолий Мариенгоф навсегда покидает Пензу и переезжает в Москву.

В Москве, работая литературным секретарем издательства ВЦИК, Мариенгоф знакомится с Сергеем Есениным. Начинается дружба двух поэтов. Имажинист Матвей Ройзман писал: «…ведь какая дружба была! Вот уж правильно: водой не разольешь!». «Мы жили вместе, – вспоминает Мариенгоф, – и писали за одним столом. Паровое отопление тогда не работало. Мы спали под одним одеялом, чтобы согреться. Года четыре кряду нас никто не видел порознь. У нас были одни деньги: его – мои, мои – его. Проще говоря, и те и другие – наши. Стихи мы выпускали под одной обложкой и посвящали их друг другу».

Есенин, в отличие от Мариенгофа, был в тот момент уже довольно знаменит, по крайней мере, в литературных салонах. Но, меж тем, почти все исследователи склоняются к мысли, что художественная манера Мариенгофа наложила большой отпечаток на его последующее творчество. Почти с тем же единодушием исследователи поэзии Есенина (Ю.Прокушев, Е.Наумов, А.Марченко и др.) говорят о губительности данного влияния.

Вскоре сложилась компания из четырех друзей-поэтов – Есенина, Мариенгофа, Рюрика Ивнева и Вадима Шершеневича. Именно эта четверка стала костяком нового литературного движения – имажинизм (от франц. image – «образ»). Позже к имажинистам присоединились И.Грузинов, А.Кусиков, Н.Эрдман, М.Ройзман и др.

С 1919 группа активно работает, вкладывая свою энергию не только в написание и публикацию стихов, но и в коммерческо-хозяйственную деятельность: имажинистам «принадлежит» книжный магазин, кинотеатр «Лилипут», знаменитое кафе «Стойло Пегаса».

Заимствовав у футуристов их методы публичного позиционирования, имажинисты проводят ряд шумных и скандальных «акций». Под покровом ночи «переименовываются» несколько центральных московских улиц; им даются имена самих имажинистов. Стены Страстного монастыря расписываются богохульными стихотворными цитатами. На шее у памятника Пушкина появляется табличка: «Я с имажинистами». Кроме того, все «imago», как назвал их Хлебников, становятся участниками и организаторами многих литературных чтений, которые, следуя все той же футуристской традиции, перерастали каждый раз в яростные диспуты, сопровождались взаимными оскорбительными выпадами выступающих и зала, шумом в прессе.

В это время судьба Мариенгофа почти синонимична судьбе движения. Он являлся наиболее последовательным и самозабвенным участником этой литературной группы, не без основания претендуя на некий особый статус. Известен случай, когда он подделал подписи остальных участников под письмом об исключении Есенина из группы, видимо, считая себя в данном случае в праве говорить от общего имени.

Литературная репутация, которую создавал себе Мариенгоф в те годы с помощью имажинизма, принесла ему быструю и шумную известность.

Поэтика его «имажинистских» стихов блещет эпатирующей образностью, богохульскими мотивами, тематикой насилия, революционной жестокости и т.д.

В этой черепов груде / Наша красная месть!

Или:

Твердь, твердь за вихры зыбим, / Святость хлещем свистящей нагайкой / И хилое тело Христово на дыбе / Вздыбливаем в Чрезвычайке (сб. Явь).

В кругу самих имажинистов Мариенгоф даже получил прозвище «Мясорубка», по одному из своих постоянных поэтических образов.

На фоне этого продолжается авангардистский поиск в области поэтики:

Человек. Красивый, какой красивый – / – месиво!.. / Танки кости, как апрель льдинки. / Досыта человечьей говядины псы. (поэма Кондитерская солнц)

Наиболее резкие стихи Мариенгофа из сборника Явь (1919) повлекли за собой резкую отповедь в «Правде», которая заклеймила поэзию Мариенгофа как «оглушающий визг, чуждый пролетариату». Имажинистский сборник Золотой кипяток (1921) нарком просвещения Анатолий Луначарский назвал на страницах «Известий» «проституцией таланта, выпачканной … в вонючих отбросах».

Сурово критикуемый властью, Мариенгоф вместе с остальными имажинистами не вызывал одобрения и у иного, во многом противоположного крыла общества. Подозрительной и непонятной выглядела их бешеная печатная деятельность в условиях тотального бумажного дефицита. Еще более смущала современников дружба Мариенгофа, Есенина с представителями ЧК, в первую очередь – с террористом-эссером Яковым Блюмкиным. Последний организует им встречу с Троцким; так же легко «пробиваются» все необходимые для них разрешения у Каменева. В конце концов, будучи неоднократно арестованы за свои «акции», имажинисты чудесным образом избегают каких бы то ни было последствий.

В то же время среди широкой публики выступления имажинистов собирали всегда аншлаги.

Издав несколько десятков стихотворных сборников, движение впадает в затяжной кризис. В 1923 году происходит ссора Мариенгофа и Есенина, и отношения так должным образом и не налаживаются вплоть до самоубийства Есенина в 1925.

Творческое сотрудничество Мариенгофа с Есениным еще в пору расцвета их общего детища – имажинизма – воспринималось многими современниками как неадекватное, несоизмеримое по степени таланта. М.Ройзман, например, писал: «...Анатолий не переносил, когда, даже в шутовском тоне ему намекали, что Есенин талантливее его». Со смертью Сергея Есенина Мариенгоф начал подвергаться уже совершенно безапелляционным нападкам, обвиняющим его в косвенном убийстве Есенина (см. Б.Лавренев, Казненный дегенератами, 1925).

Опубликованные в начале 1926 в серии «Библиотека „Огонька"» Воспоминания Мариенгофа, посвященные Сергею Есенину, несмотря на их лирическую интонацию скорби и тоски по другу, не изменили отношения к Мариенгофу со стороны прессы. А после того, как в конце 1926 вышел его нашумевший Роман без вранья, куда Воспоминания вошли в переработанном виде, гневу критиков не было предела. Роман обвиняли в «тенденциозности» и «реакционности», в прямом подлоге и подтасовке фактов, в кощунственном отношении к памяти покойного поэта. За Романом без вранья прочно закрепился эпитет «вранье без романа».

Меж тем, роман имел большой читательский успех и сразу же был издан 2-м и 3-м изданиями. Специфика романа заключается в очень характерной для прозы Мариенгофа черте: по-настоящему трепетное, поэтичное отношение к материалу сокрыто маской ерника и бесстыдного ниспровергателя всяческих мифов. «Великий плач по Есенину, обратившийся враньем, – пишет современный исследователь А.Устинов, – заставил Мариенгофа обострить свои отношения со временем и написать Роман без вранья. Сегодня роман Мариенгофа остается важным неприкрашенным документом, проясняющим «литературный быт» Сергея Есенина. И, в то же время, сложно не заметить, какой личной трагедией проникнуто все мариенгофовское повествование».

В 1928 в берлинском издательстве «Петрополис» вышла новая книга Мариенгофа – Циники, ставшая вершиной его творчества. По утверждению Иосифа Бродского, это «одно из самых новаторских произведений в русской литературе [двадцатого] века, как по своему стилю, так и по структуре».

Прообразом событий, описанных в Циниках, стала трагическая история взаимоотношений Вадима Шершеневича и актрисы Юлии Дижур, застрелившейся после одной из ссор. Роман также включает в себя множество автобиографических мотивов и в целом описывает период жизни страны с 1918 по 1924.

Основной структурной особенностью Циников является характерный монтажный принцип, чередующий элементы художественного повествования с документальными элементами: с цитатами из газет, с объявлениями, с отрывками государственных декретов и т.д. Во многом такой метод можно сравнить с техникой Дон-Пассоса; он напоминает и идеи «монтажного аттракциона» С.Эйзенштейна, и теорию «фотомонтажа» А.Родченко.

Надо отметить, что ернический, язвительный язык Мариенгофа здесь оправдан общим психологическим сюжетом книги. Эта манера высказывания вкладывается в уста героев-циников и, таким образом, обретает мощную убедительность, объединяя поэтику и тематику романа. Излюбленный Мариенгофом прием стравливания «высокого» и «низкого», нарушения различных этических и культурных норм становится в романе причиной экзистенциального кризиса героев, как, по всей вероятности, случилось и с самим автором. В этом смысле роман почти исповедален, и трагический финал в нем предрекал резкую смену стилистики, произошедшую в творчестве Мариенгофа чуть позже, в начале 1930-х.

С публикацией книги был связан очередной скандал, но на сей раз не столько общественный, сколько политический. Завершение романа (конец 1928) совпало с кардинальным пересмотром властью своего участия в культурной жизни страны. Издание Циников, планировавшееся ЛЕНОТГИЗом, было резко приостановлено. Однако рукопись, еще до фактического запрещения романа, успела (с официального разрешения Контрольной комиссии по вывозу за границу) попасть в Германию и была там моментально опубликована. К лету 1929 в советской прессе, в рамках кампании, направленной против Пильняка и Замятина, началась травля Мариенгофа, организованная РАППом и поддержанная Союзом Писателей. Поначалу Мариенгоф негодовал, даже написал протестное письмо в СП («Я должен сказать, что считаю „отказ в публикации" ханжеством и святошеством нового порядка... и т.д.»). Однако под давлением рапповских критиков был вынужден публично покаяться за свой роман в «Литературной газете» от 4 ноября 1929.

Всего через полгода, весной 1930, в том же берлинском издательстве «Петрополис» вышел другой роман Мариенгофа – Бритый человек. Видимо, он был переслан туда еще до того, как давление на автора достигло своего пика, но «Петрополис» по каким-то причинам не выпускал его. Причины эти, судя по всему, были просты: роман нельзя назвать удачным.

К началу 1930-х Мариенгоф ушел с широкой литературной арены. По мере сил он продолжал творческую деятельность, писал эстрадные скетчи, пьески, миниатюры, пытался заниматься исторической прозой. Кое-что из написанного даже смог издать (Екатерина. Фрагменты из романа // «Литературный современник», 1936, № 10; Козаков М., Мариенгоф А. Остров великих надежд. Пьеса в 4-х действиях. // Звезда, 1951, № 5 и др.). Но из актуального литературного процесса Мариенгоф выпал. Его дальнейшая жизнь резко отличалась от феерического дебюта (за 1919–1920 Мариенгоф стал одним из самых издаваемых поэтов в России) и от яркой, шумной деятельности всех 1920-х.

Вплоть до самой смерти он продолжал писать «в стол» стихи, в корне поменяв их поэтику, отказавшись от вычурной образности, от деструктивных задач в отношении строфики, рифмовки; сделавшись моралистичной и, после смерти единственного сына, окончательно трагичной фигурой. В 1940 семнадцатилетний Кирилл Мариенгоф, талантливый и красивый юноша, повесился – точно так же, как, по рассказам отца, сделал это «друг Есенин».

Конец 1950-х отмечен для Мариенгофа работой над обширной книгой мемуаров, которая позднее, включив в себя Роман без вранья, получила название Бессмертная трилогия. Это во многом художественная проза, т.е. принцип документальности и исторической достоверности в ней не всегда соблюдается. Меж тем, большинство исследователей творчества Мариенгофа именно здесь черпают свои сведения.

Книга мемуаров была издана после смерти автора (24 июня 1965 в Ленинграде) и стала культурным событием уже, скорее, 1980-х. Что касается романа Циники, то он был переведен на многие языки и вышел во многих странах, однако отечественный читатель впервые смог его прочитать лишь в 1988.

Сочинения: Проза поэта: Циники. Бритый человек. М.: Вагриус, 2000;Бессмертная трилогия. М., Вагриус, 1998; Роман без вранья. Циники. Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги. Л., Художественная литература, 1991; Стихотворения и поэмы. СПб, 2002. (Новая библиотека поэта. Малая серия); Мой век, мои друзья и подруги. Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова. М., 1990

Михаил Местецкий