ЕСТЕСТВОЗНАНИЕ И МАТЕМАТИКА В РОССИИ
ЕСТЕСТВОЗНАНИЕ И МАТЕМАТИКА В РОССИИ. Математика как теоретическая наука оформилась в древней Греции, хотя математические знания-умения были уже в древнем Шумере и Египте. Не менее древни и астрономические и химические знания, которые, правда, до 17 в. находились в симбиозе с астрологией и алхимией. Т.е. были знания, которые мы сегодня бы назвали естественнонаучными, но они лежали в другом контексте, не было даже современного понятия природы (были живой и божественный «физис» древних греков и т.п.). Только с 17 в. можно говорить о естествознании в современном смысле этого слова, т.е. о естественных науках о природе, основу которых составляют физика, химия, биология, к которым примыкают науки о Земле и астрономия, тесно связанная с физикой. Это – продукт западноевропейской цивилизации Нового времени. Их корни уходят в античность, средневековую схоластику и эпоху Возрождения, но место и время рождения современной науки – Западная Европа 17 века, ее отцами можно считать Г.Галилея, И.Ньютона и Ф.Бэкона.
В этом же смысле можно сказать, что до начала 18 в. в России можно найти множество знаний о природе в виде народных примет о погоде, описания животных, земель, химической, металлургической, медицинской рецептуры, записываемой буквами (как и в древней Греции) системы счисления, учебников по арифметике и геометрии, рассчитанных на торговцев и землемеров, ремесленников и чиновников, астрологических текстов. Но собственно естествознание в России (как и науки гуманитарные) появляется лишь в 18 веке. Оно возникает как компонента западноевропейской культуры, которая интенсивно импортируется в это время Россией в качестве новой дворянской культуры Российской империи, осознающей себя как растущую мощную европейскую абсолютистскую монархию в ряду других абсолютистских монархий. В 19 в. на этой основе вырастает своя высокая российская культура, ставшая затем (к 20 в.) важной компонентой западноевропейской и мировой культуры, о чем славянофил И.В.Киреевский в 1832 писал: «… До сих пор национальность наша была национальность необразованная…. Дать ей жизнь и силу развития может только влияние чужеземное… до тех пор, покуда поравняемся с остальною Европою. Там, где общеевропейское совпадает с нашей особенностью, там родится просвещение истинно русское, образованно-национальное, твердое, живое, глубокое и богатое благодетельными последствиями». Естествознание является одной из компонент этого процесса взаимопроникновения России и Европы.
При этом место естествознания (и математики) в культуре России, как царской, так и советской, существенно отличалось от его места в западноевропейской культуре. На Западе естественные науки занимали одно из центральных мест в культуре, интенсивно взаимодействовали с другими составляющими культуры. Они лежали в основе мировоззрения эпохи Просвещения и 19–20 веков, их осмысление составляло стержень основных направлений философии Нового времени, их развитие было тесно связано с развитием техники, в 20 веке они стали основой интенсивного научно-технического прогресса. В России место естественных наук было значительно скромнее. Российские умы были озабочены главным образом проблемами социальными и культурными. Естественнонаучная мысль находилась на периферии российской культуры. Так естественнонаучная проблематика фигурировала в оригинальной русской религиозной философии, в программе разработки целостного знания, но дальше провозглашения программы, по сути, здесь дело в этом направлении не пошло. Однако и на этой периферии возникло такое оригинальное течение мысли, как «русский космизм», который через К.Э.Циолковского привел человечество к созданию ракетной техники и полетам в космос. От Циолковского идет прямая дорога к С.П.Королеву и Ю.Гагарину, к учению о биосфере В.И.Вернадского и исследованиям А.Л.Чижевского о влиянии солнечных бурь на живые существа на Земле, получившим в конце 20 в. широкое признание мировой науки.
Сначала естествознание и математика в России растут как отростки западной науки, мужая, но, не теряя с ней связи, по крайней мере, до середины 1930-х. Постепенно российское научное сообщество дорастает до критической массы, позволяющей ему развиваться достаточно самостоятельно, что было продемонстрировано в эпоху изоляции («железного занавеса»). Возможность этого связана, по-видимому, с одной стороны, с материальной поддержкой со стороны государства. С другой стороны, с некоторыми особенностями культуры, порождающей массу людей с тягой к отвлеченному мышлению. Эта тяга и энтузиазм были настолько велики, что (как и в других сферах деятельности) даже беспрецедентные сталинские репрессии не смогли остановить рост. Во второй половине 20 века в мировой науке происходят существенные изменения. Это связано с резким удорожанием науки, с одной стороны, и непосредственной зависимостью от нее жизненно важных государственных интересов. Будучи сосредоточенной в это время в государственных НИИ под более или менее единым началом она могла сконцентрироваться на больших задачах и дать мощный рывок. Но поскольку этот рывок, как и в других областях, был получен на пути мобилизации колоссальных ресурсов и экстенсивного роста, то в науке, как и везде, к 80-м годам эффективность работы системы НИИ падает, наступает застой.
В процессе становления и роста естествознания в России можно выделить несколько периодов:
1). 18 век, когда оно было представлено Петербургской Академией наук, являвшейся, по сути, чем-то вроде иностранного представительства западной науки (первоначально это «посольство» состояло из 16 человек, средний возраст – 24 года, в основном холостые);
2). первая половина 19 века, когда в России начинают бурно расти университеты, становящиеся новыми центрами научной жизни;
3). 1861–1917 – послереформенная Россия, в которой, с одной стороны, российские ученые становятся вровень с западными, а с другой – жизнь университетов тесно переплетается с политической и культурной жизнью страны;
4). 1917–1929 – период «бури и натиска» в естествознании, время выдвижения революционных концепций;
5). с 1929 до середины 1950-х – период классического сталинского советского социализма – период сосуществования энтузиазма и репрессий, в котором особо следует выделить послевоенный период, когда наука стала существенной компонентой военно-технического потенциала, в первую очередь, в связи с «атомным проектом»;
6). середина 1950-х – конец 1980-х период постсталинской советской науки, тесно связанной с военной промышленностью;
7). 1990-е – постсоветский период, характеризующийся изменением типа отношений отечественной науки с государством и западной наукой.
На всех этих этапах специфика развития естествознания в России определяется его взаимоотношениями с Западом, властью (государством), обществом, идеологией (и мировоззрением). В этой четырехмерной системе координат и будет освещаться тема «естествознание в России».
Три из этих составляющих в царской России определялись известной идеологемой «православие – самодержавие – народность», введенной в 19 в. как основа государственной идеологии. Советский период поменял в ней лишь содержательное наполнение: заменил православие на коммунизм.
Православие – официальная и доминирующая идеология царской России – относилось к естествознанию враждебно. По словам В.И.Вернадского: «В традиции православного духовенства никогда не входило исполнение этой задачи (но оно не было чуждо научному мышлению в области наук исторических и филологических ); в этом оно резко отличалось от духовенства католического или протестантского, среди которого никогда не иссякала естественнонаучная творческая мысль и естественнонаучная работа…. (Это) сказалось в глубоком духовном раздвоении русского образованного общества: рядом существовали – почти без соприкосновения – люди двух разных систем образования, разного понимания… Это раздвоение образованного общества вредно отразилось на развитии естествознания в России, так как оно поддерживало отношение к нему (естествознанию) как к чему-то случайному в мировоззрении и знаниях современного человечества, что можно не принимать во внимание при суждении об окружающем…». Православная церковь, вынужденная мириться с наличием естествознания, считала его несущественным, и не вмешивалось в его развитие.
Коммунистическая идеология – официальная и доминирующая идеология советской России – была одержима прометеевской верой в силу науки (аналогичным был пафос западного позитивизма второй половины 19 – первой половины 20 в.) и приняла естествознание как элемент своей идеологии. Но эта связь напоминала средневековые отношения между религией и философией: главным в этой паре была коммунистическая идеология, базировавшаяся на марксистско-ленинской философии. Поэтому последняя считала своим правом и прямой обязанностью подправлять естествознание, если то, с точки зрения официальных представителей марксистско-ленинской философии, шло не тем путем. Это нередко вело к трагическим для ученых и науки последствиям. В этом плане положение математики было более выгодным, – будучи наукой наиболее удаленной от вопросов идеологических, она никогда не подвергалась притеснениям на идеологической почве, столь частым в чрезвычайно идеологизированной культурной истории нашей страны, не требуя заметных финансовых затрат, математика могла успешно развиваться даже в самые тяжелые периоды российской истории.
Похожие два типа чисто идеологических отношений к естествознанию – враждебно-равнодушное и восторженно-прометеевское – были характерны и для различных слоев российского общества. В 19–20 вв. почетом пользовался инженер и преподаватель. Ясного образа ученого в массовом сознании, по-видимому, не было до середины 20 века. Согласно Герцену, в России 1840-х на ученых и ученость смотрели не только равнодушно, но даже неблагосклонно, здесь «свободная наука еще не отделена от еретичества» и занятия естественной наукой резко противопоставляли молодого человека окружающей его среде. «Русский народ слишком мало понимал до последнего времени значение науки» – говорил в 1925 году академик П.П.Лазарев, по сути того же мнения в 1930-х придерживался П.Л.Капица. По утверждению В.И.Вернадского (1912) «Не охраняемая и не оберегаемая национальным сознанием, наука в России находится в пренебрежении… Творческая и исследовательская работа русского общества идет все время без перерыва, каким-то стихийным процессом, вопреки тем невозможным условиям, в какие она ставится исторической обстановкой». Этот стихийный процесс поддерживался сильной тягой к учению и к знаниям, причем знаниям отвлеченным.
На Западе прямой предшественник ученого – средневековый доктор философии – ученый-схоласт, считался ровней рыцарям, и этот высокий статус ученого остался и в Новое время. В России в среде духовенства, а под их влиянием и у других слоев населения, наука выступала как нечто чуждое и инородное. Высшие сословия до середины 19 века наукой вовсе всерьез не занимались. Если первую скрипку в литературе и искусстве в России 18–19 вв. играло дворянство, то в науке – разночинцы, т.е. представители «третьего сословия» (место которого в России было куда более скромным, чем на Западе). Почти все академики российского происхождения в 18 веке, как и М.Ломоносов, были из крестьян, а основная масса работавших в университетах ученых 19 в. – разночинцы.
Очень сильное влияние на развитие естествознания в России оказывала государственная власть и отношения с западной наукой. Отношения научного сообщества с правительством (как в царской, так и в Советской России (в СССР)) имело три стороны: правительство, с одной стороны, нуждалось в этих людях, ибо стремление иметь развитую науку, чтобы догнать Запад по его технической мощи, с другой – не доверяло им и их боялось как возможных носителей демократического и революционного духа, связанного с Западом и с самой наукой. С третьей стороны, ученые, в силу непонимания и равнодушия (если не враждебности) со стороны значительной массы общества на протяжении основного периода истории 18–20 вв. могли существовать только под крылом правительства. В середине 1930-х годов П.Л.Капица считал, что в нашей стране экономика и общество еще не достигли того уровня, чтобы наука могла развиваться естественным образом, поэтому «по-видимому единственный выход, – писал он, – это стать в исключительное положение, так сказать под непосредственное покровительство власти. Быть на правах тепличного растения». «Для России чрезвычайно характерно, – говорит В.И.Вернадский в 1912, – что вся научная и творческая работа в течение всего 18 и почти вся в 19 вв. была связана прямо или косвенно с государственной организацией: она или вызывалась сознательно государственными потребностями, или находила себе место… в создаваемых им… для других целей предприятиях, организациях, профессиях. Она создавалась при этом… представителями свободных профессий, – профессоров, врачей, аптекарей, учителей, инженеров, – деятельность которых так или иначе признавалась государством ради приносимой ими конкретной пользы, создавалась их личным усилием, по личной инициативе или путем образуемых ими организаций»
Российская Академия наук.
История науки в России начинается с учрежденной Петром I в 1724 в Санкт-Петербурге Петербургской академии наук (с 1747 – Императорская академия наук, с 1836 Императорская Санкт-Петербургская академия наук, с мая 1917 – Российская академия наук). Появление такого института, с одной стороны, вполне логично. Российские цари, начиная с Петра I (если не раньше), рассматривали Российскую империю как абсолютистскую монархию европейского типа. Центром культуры просвещенного абсолютизма в 18 веке был Париж. На него ориентировалась вся Европа. Санкт-Петербург был среди них.
Петербургская академия наук создается по образцам Французской академии наук и Лондонского королевского общества. Все эти академии наук – символы просвещенной монархии, они создавались при дворах королей и служили, в первую очередь, для их прославления. «Сочинениями о своих науках и своих открытиях, которые они будут издавать на латинском языке, – говорил Петр I о российских академиках, – принесут они нам честь и уважение в Европе. Иностранцы узнают, что и у нас есть науки, и перестанут почитать нас презрителями наук и варварами» (о том, что эта цель была в значительной степени достигнута говорит заключение речи Кондорсе, произнесенной по поводу смерти Л.Эйлера (1783) в Парижской академии наук, в которой утверждалось, что «страна, которую к началу этого столетия мы рассматривали как варварскую, учит наиболее просвещенные нации Европы, как надо чтить великих людей и их память»).
Ученые выступают здесь как род придворных. Вначале одной из важных задач Академии наук было сочинение похвальных од или речей на разные события жизни России или двора, устройство «потешных» празднеств, например, огромных фейерверков, которые являлись излюбленной формой зрелищ, главным образом в первой половине 18 в. Академия имела временами в своей среде академиков, занимавшихся только вопросами, связанными с изящной придворной словесностью. Эта функция исчезает к началу 19 века.
Сверх этой «придворной» внешнеполитической функции – «пристыдить другие образованные страны» – Петр I предполагал возложить на Академию попечение об образовании и помощь в практических делах государства.
Что касается образования и популяризации научных знаний, то академики оказались связаны с задачами высшей школы не рамками уставов, а своей свободной самодеятельностью. Ломоносов активно участвовал в создании Московского университета. Академики в отдельности деятельно работали в создании высшего образования в Петербурге, в издании учебников для средних школ в 18 в. В 19 в. работа по распространению знаний Академией наук приняла форму заседаний с речами, доступными для образованного общества, а также широким развитием научной издательской деятельности на русском языке.
Академики, приспособляясь к жизни, занимались всем тем, чего от них требовали окружающее общество и правительственные круги, но, по существу, Академия оставалась ученым обществом, ставившим на первое место научное исследование. При этом главная работа шла в форме личной научной работы отдельных академиков.
Эйлер, Ломоносов, Миллер, Паллас – по своей силе и по своему значению могут быть приняты как творцы академической традиции и как яркие представителя тех идеалов, какими она неизменно была проникнута. У всех у них мы видим соединение труда с уважением ко всякому научному факту, как бы мелок он ни был, стремление к знанию, стоящее на первом месте, полную научную добросовестность и искание связи наблюдаемых фактов с мировой научной работой. В этом плане Петербургская академия наук должна быть поставлена в один ряд с Лондонским королевским обществом и с Парижской академией наук. При этом последние, в отличие от Петербургской академии наук, не имели в своем распоряжении никаких ученых исследовательских учреждений, кроме библиотек. Из среды Академии наук вышли русский научный язык и в заметной мере язык литературный.
Петербургская академия наук возникла как своеобразное «окно в Европу». Она имела интенсивные «горизонтальные» связи с Западом, и слабые корни в России. В большинстве академики первого века существования Академии были иностранцами из разных стран. Многие из них так и оставались иностранцами, уезжали за границу, но другие остались навсегда в России, вошли в российскую жизнь и отдали России лучшие свои годы, свою работу и свою мысль. Они, с одной стороны, занимались наукой в рамках западноевропейского научного сообщества, а с другой – внесли большой вклад в исследование необозримых просторов России, становление университетов и других элементов системы светского западного образования и науки.
Отметим, что поток немецких академиков был частью плана министра образования С.С.Уварова (автора формулы «православие – самодержавие – народность» в ее самодержавной интерпретации). В 1817, когда с назначением президентом Петербургской Академии наук графа С.С.Уварова Академия начала выходить из периода упадка, Уваров сознательно делал ставку на «немецкое общество» (российских и иностранных немцев), как людей, достаточно удаленных от политических проблем и баталий, волновавших российскую общественность. К тому же в это время, в результате ослабления в ходе реакционного наступления на центральные университеты России со стороны государственной власти (стараниями Рунича и Магницкого), Дерптский (Тарту) университет был более крупной научной силой, чем Петербургская академия наук. Он не только высоко поднял культуру и знание в захудалых в то время областях Остзейского края, – Дерптский университет создал в пределах России крупный немецкий научный центр, находившийся в тесной связи с подымающимися и растущими центрами научной мысли и работы Западной Европы – университетами немецкого языка. Эти ученые подняли репутацию Академии и сделали ее одним из ведущих научных институтов в Европе (физик Ленц, эмбриолог К. фон Бауэр, Ф.Струве – основатель Пулковской обсерватории, сразу ставшей одним из ведущих астрономических центров мира и остававшийся таковым далее, основатель термохимии Г.И.Гесс). Эти люди, не русские по крови, главным образом немцы, произвели новое поколение исследователей Сибири. Они были современными специалистами в отдельных дисциплинах. Работа этих ученых обозначила конец натуральной истории, переход исследований от недифференцированной натуральной истории к специальным дисциплинам.
С момента создания Академии наук перед ней в качестве первостепенной задачи ставится задача исследовать огромные территории страны (1/6 часть суши), включающие различные природные обстановки. Поэтому особое развитие здесь получает комплекс наук о Земле. Еще при Петре I геодезические съемки охватывают обширные пространства Европейской России и Сибири. Разведываются и осваиваются рудные месторождения Олонецкого края, Урала, Сибири. С 1733 до 1825–1830-х разворачивается «эпоха великих академических экспедиций». На первом месте среди коллективных предприятий Академии в первое столетие должна быть поставлена организация естественно-исторических и этнографически-археологических, географических путешествий по России и сопредельным странам. В самом регламенте Академии значилось, что поскольку «усовершенствование географии и физического познания Империи должны быть одним из главнейших предметов внимания Академии, то она по временам должна отправлять астрономов и натуралистов для путешествия». Экспедиции начались одновременно с созданием Академии в 1725 первой экспедицией Беринга, а затем вылились в одну из величайших мировых научных предприятий 18 века – в Великую сибирскую экспедицию (1733–1743). В екатерининское время мы имеем ряд еще более важных научных путешествий всеобъемлющего характера, организованных Академией по всем областям Европейской и Азиатской России, результаты которой до сих пор лежат в основе наших знаний о России, какого бы вопроса мы не коснулись. Экспедиции эти были вызваны прохождением Венеры через диск Солнца. Но программа их, выработанная в 1767 особой комиссией Академии, вывела их на более широкие общие исследования России. Летом 1768 из Петербурга выехало пять первых экспедиций, деятельность некоторых из них длилась несколько лет. Экспедиции Академии закончились в 1790-х годах. Имена их участников и руководителей – академиков Палласа, Гильденштедта, Георги, Гмелина, Лепехина должны остаться навсегда памятными для русского общества. К концу царствования Екатерины II явилось стремление расширить область исследования в экспедициях кругосветных (осуществившихся в полной мере лишь в экспедициях Крузенштерна). Значение этих екатерининских экспедиций было огромно. Начало 19 в. стало новым этапом в истории русских географических исследований. В 1803–1806 было осуществлено первое кругосветное путешествие И.Ф.Крузенштерна и Ю.Ф.Лисянского. В первой половине 19 в. российское правительство организовало около 50 крупных морских путешествий. Выдающимся событием в развитии географических исследований и мировой науки стало открытие Антарктиды экспедицией Ф.Ф.Беллинсгаузена и М.П.Лазарева (1820). Эти экспедиции принесли славу России и превратили Петербург в столицу мировой географии.
Организованные Академией наук экспедиции кладут начало естественнонаучному изучению России. Академические музеи, выросшие из петровской кунсткамеры, прежде всего Анатомический и Зоологический, становятся уже в 18 в. одними из богатейших в Европе. В 1736 в Петербурге основывается академический Ботанический сад. Систематические экспедиции в 18–20 вв. позволили собрать в старейших музеях России огромные уникальные коллекции, которые позволили получить важные теоретические выводы, касающиеся систематики, морфологии, экологии и биогеографии растений и животных.
Благодаря вкладу трех членов Санкт-Петербургской академии наук – Каспара Вольфа, Христиана Пандера и Карла фон Бэра – Россия находилась в числе лидеров в исследованиях по эмбриологии позвоночных.
Велик вклад российской науки и в минералогию. В.М.Севергин первым разработал систематику минералов, создал фундаментальный труд по топоминералогии России; Е.С.Федоров заложил основы современной структурной кристаллографии.
Почти полтора века развития физики в России были в основном связаны с Физическим кабинетом Академии и с именами Д.Бернулли, Л.Эйлера, Г.В.Рихмана, М.В.Ломоносова, Ф.Эпинуса, В.В.Петрова, Е.И.Паррота, Э.Х.Ленца и Б.С.Якоби, составившими славу Академии наук и России.
В истории химии конца 18 – начала 19 вв. особое место занимают работы академиков В.М.Севергина (1765–1826) и Т.Е.Ловицы (1757–1804). В 1804 на основе отделов «пробирного анализа» и «фармацевтической химии» Химической лаборатории Московского университета (построенной в 1758) была создана первая самостоятельная кафедра химии. Преобладающим внутрироссийским мотивом развития химии в 18 – первой половине 19 был практический отклик на насущные требования развития горного дела, металлургии и других отраслей экономики. Яркий пример: Г.И.Гесс открыл (1840) основной закон термохимии (закон постоянства количества теплоты), но был известен в России того времени открытиями четырех новых минералов. Даже исследования в области органической химии первой половины 19 столетия в России отличаются ярко выраженной практической направленностью при всей их своеобразной фундаментальности.
Особое место в российской науке занимает математика. Большой удачей для Академии и всей российской науки стало привлечение к ее работе Л.Эйлера. Никому не известный молодой ученый, приглашенный по рекомендации И.Бернулли на открывшуюся вакансию по физиологии, Эйлер вырос в северной столице в крупнейшего математика столетия. Он способствовал созданию в русском культурном обществе чрезвычайно выгодного имиджа математики. Его ученики заложили основы замечательной системы математического образования, функционировавшей в нашей стране в 19–20 вв. Благодаря Эйлеру и его последователям, в России была создана замечательная учебная математическая литература (одна из лучших в Европе).
Университеты.
Другим носителем науки, помимо Академии, стали интенсивно пошедшие в рост в 19 в. университеты и другие высшие учебные заведения.
В начале 19 в. вводится единая система народного образования, организованная в учебные округа во главе с соответствующим университетом. Кроме основанного в 1755 Московского университета появляются университеты в 1802 в Дерпте (Тарту) и Вильно, в 1805 в Казани и Харькове, в 1819 в Петербурге, в 1834 в Киеве. Открываются высшие медицинские учебные заведения в Москве и Санкт-Петербурге, Институт инженеров путей сообщения и Горный кадетский корпус (с 1866 – Горный институт) в Санкт-Петербурге. При этих университетах и вузах существуют научные лаборатории. Ведущая роль в развитии науки постепенно переходит к университетам и ведущим вузам, хотя распределение ролей между этими двумя типами научных центров – Академией и вузами – в разное время – разное.
Это соотношение ролей во многом определялось сложными отношениями с авторитарной властью (как до, так и после 1917), которая науку не любила, но вынуждена была терпеть. И православная и коммунистическая идеологии, и царская и советская власть, хотя и по-разному, были враждебны свободной научной критике, поиску, мысли. Но необходимость развития промышленного и военного потенциала для того, чтобы играть видную роль в мировой политике, вынуждала развивать инженерное (в широком смысле) дело, а с ним и естественные науки.
В царской России университеты были центрами общественной активности, поэтому они бурно расцветали в периоды либерализации (начало 1800-х, 1860-е) и испытывали суровое давление в периоды реакции (так в 1819 году был, по сути, разгромлен Казанский университет).
Просвещенческий пафос борьбы с невежеством и прометеевское отношение к науке, превращающее ее в идеологию, ставились русской интеллигенцией долгое время намного выше идеалов «чистого познания». По утверждению Герцена, учившегося на физико-математическом отделении Московского университета в 1829–1833, преподавание было разнообразным, но не систематическим (правда, уже со второй половины 1830-х уровень профессионального образования в университетах и вузах начинает резко подниматься). В конце 1850-х – начале 1860-х «дух науки» возобладал в России, и молодые люди, открыто восставшие против традиционных ценностей и господствовавшего социального устройства, толпились на естественнонаучных факультетах российских университетов.
Революционная оппозиция власти второй половины 19 в. была народнической, антисамодержавной и нигилистической. Соответственно, православию она противопоставляла в качестве альтернативной идеологии науку, в первую очередь материалистического направления. Здесь возникала типичная для эпохи Просвещения связка, которая порой искажала развитие науки самой по себе. Нигилисты 1860-х, особенно Д.Писарев, считали науку наивысшим культурным достижением и рассматривали ее как панацею от социальных недугов. Тургеневский Базаров был типом такого «нового человека» (объединявшего волю Печорина и знания Рудина), который был очень популярен в университетских кругах. К.Тимирязев сравнивал Базарова с Петром I.
В.И.Вернадский характеризует весь 19 век как «век внутренней борьбы правительства с обществом». Одно из следствий этой борьбы – постоянная перетряска и чистка университетов и их уставов и, как следствие, отсутствие преемственности, сильных научных школ. Развитие шло через появление новых ростков. Но роль правительства не была только негативной: создавая новые исследовательские центры, правительство расширяло и увеличивало число областей, в которых велись научные исследования.
Во второй половине 1830-х годов увеличивается число университетских кафедр и поднимается уровень требований к студентам. Вводятся ученые степени магистра и доктора наук, необходимые для занятия должностей доцента и профессора университета. Усиливается исследовательская деятельность университетов. Возникают научные общества (около 10 естественнонаучных и медицинских, включая Московское общество испытателей природы, Русское географическое общество, Минералогическое общество), которые играли не менее важную роль, чем университеты, в изучении животного и растительного мира, природных условий и минеральных ресурсов России, в развитии научных исследований и подготовке высококвалифицированных исследователей. К этому следует добавить издание около 60 научных и научно-популярных журналов. Все это вело к формированию научной общественности.
«Золотой век» русской науки.
Но «золотым веком русской науки» стали 1860-е. Начало 1860-х годов в России было отмечено реформами Александра II, ускорением хозяйственно-экономического развития, растущей демократизацией общества. Особенно выросло значение науки в последней трети столетия, когда Россию вслед за остальными странами Европы охватила промышленная революция. Наука перестала быть объектом внимания лишь самих ученых. Ее успехи, возможности и нужды стали серьезно интересовать общество. Резко возросшие потребности в квалифицированных преподавателях и чиновниках, военных специалистах и инженерах и т.п. вели к необходимости расширения профессорской сети. Но по меткому выражению Тимирязева: «шестидесятые годы, начались, как известно, в пятидесятых». Именно тогда в первых лучах «разрешенной свыше» гласности произошла реформа сознания людей, освобождение их душ и мыслей от пресса николаевского авторитаризма и официальной идеологии. Новые газеты и журналы росли по наблюдению Л.Н.Толстого «как грибы после дождя». Одной из наиболее характерных черт второй половины 1850-х и особенно 1860-х годов была растущая тяга различных кругов населения к знаниям. Об этом свидетельствовали и наплыв слушателей в высшие учебные заведения, и популярность публичных лекций, проводившихся при некоторых университетах, и рост интереса читателя к научной книге.
На этом фоне был произведен ряд энергичных организационных мер. Был принят прогрессивный Университетский устав 1863 и проведена связанная с ним университетская реформа, существенно увеличены преподавательские оклады, профессура получила заметное повышение в чине. Все это способствовало росту ее престижа. Карьера профессора стала весьма привлекательной. С другой стороны, были повышены требования к преподавателям (чтобы занять эту должность, надо было преодолеть барьеры магистерской и докторской диссертаций, требования к которым резко возросли), созданы новые возможности для повышения квалификации (командирование за границу молодых ученых для подготовки к профессорскому званию). Во второй половине 1850-х – начала 1860-х прекратилась изоляция отечественной науки от европейской. Ветер перемен распахнул перед россиянами двери в Европу, основательно заколоченные при Николае I. На 1860-е приходится пик командировок за рубеж «с ученой целью». Все эти меры весьма быстро привели к обновлению столичных университетов, а также университетов в Киеве и Харькове.
В результате этого происходит рост качества не только образования, но и уровня научных исследований, основной поток которых в этот период сосредотачивается в университетах и вузах, а также количественный и качественный рост научного сообщества.
Столетие с 1830 по 1930 – эпоха становления практически всех наук о Земле. Помимо Российской академии наук, в развитии этих исследований значительна роль основанного в 1817 Минералогического общества (возглавляемого с 1865 академиком Н.И.Кокшаровым (1818–1892)), которому до создания Геологического комитета (1882) принадлежала ведущая роль в систематическом изучении территории России. Велико было также значение Московского общества испытателей природы (1805), Географического общества (1845), Петербургского горного института, а также Московского, Петербургского и других университетов и горных институтов России.
В течение 19 в. в Главной Пулковской обсерватории и в обсерваториях, созданных при многих университетах продолжала развиваться астрономия.
Ко второй половине 19 в. относится вызревание самостоятельного российского направления в химии. У ее истоков стоят ученик Г.И.Гесса, «дедушка русских химиков» (по выражению Д.И.Менделеева), член-корреспондент А.А.Воскресенский (1809–1880) и лидер органической химии в добутлеровский ее период академик Н.Н.Зинин (1812–1880). Они создали научную школу химиков, в которую входили А.М.Бутлеров, Н.Н.Бекетов, Н.А.Меншуткин и др. К этому же периоду относятся открытие периодического закона химических элементов Д.И.Менделеева (1869) и теория химического строения веществ А.Н.Бутлерова (1861).
Вторая половина 19 в. по праву считается временем расцвета биологии в России. Плеяда выдающихся ученых: Н.А.Северцов, С.И.Коржанский, И.М.Сеченов, А.О.Ковалевский (основатель эволюционной эмбриологии) и В.О.Ковалевский, И.И.Мечников (раскрыл клеточные механизмы иммунитета), Л.С.Ценковский, И.П.Бородин, А.С.Фаминцын (создатель эволюционной физиологии растений и автор гипотезы симбиогенеза), В.М.Шимкевич, И.П.Павлов (открывший и изучивший условные рефлексы), К.А.Тимирязев, Д.И.Ивановский (первооткрыватель вирусов) – подняли биологическую мысль России до мирового уровня. И.М.Сеченов, И.П.Павлов, И.И.Мечников, А.О.Ковалевский заняли лидирующие в мире позиции в теории эволюции, физиологии, генетике, морфологии, экологии. В этой плеяде два первых Нобелевских лауреата, представителя естествознания России, – И.П.Павлов и И.И.Мечников.
Начало 1870-х стало ключевым в организации и оформлении российской физики и формировании сообщества физиков. Появляется ряд физиков европейского масштаба: А.Г.Столетов, М.П.Авенариус, Н.А.Умов, О.Д.Хвольсон, И.И.Боргман, П.Н.Лебедев (пожалуй, самый крупный из них) и др. В 1867 прошел I съезд естествоиспытателей и врачей в Петербурге (главные организаторы – Д.И.Менделеев и Ф.Ф.Петрушевский (организатор первых физических лабораторий и практикумов в Петербургском университете)). В 1878 создается Русское физико-химическое общество (РФХО).
Выпускником организованного в 1804 году Казанского университета, в котором с самого начала сумели образцово поставить преподавание математических наук, был Н.И.Лобачевский – автор первой неевклидовой геометрии, оказавший революционное воздействие не только на математику, но и на всю культуру мышления новейшего времени. Его открытие довольно долго ждало своего признания математическим миром. Слава пришла к нему лишь посмертно. В России же имя его стало общеизвестно лишь в 1892–1893, когда по всей стране прошли празднования столетия со дня его рождения. Талант другого выпускника новых университетов – М.В.Остроградского (ученика знаменитого французского математика О.Коши) – был замечен достаточно быстро – вначале во Франции, а затем в России. Это было время, когда в России начало формироваться национальное математическое сообщество, а российские университеты (Казанский, Московский, Петербургский) по уровню преподавания в них математических дисциплин постепенно выходили на европейский уровень.
Развитие математики в России в 1853–1917 годах связано с П.Л.Чебышевым и его школой. В 1847 П.Л.Чебышев переехал в Петербург, где его научный и педагогический таланты получили замечательное развитие. В сравнительно короткое время он вырос в одного из крупнейших математиков Европы (академик с 1859). Он обладал редким даром привлекать к себе молодежь. Итогом его деятельности стала замечательная школа, получившая в истории название «Петербургской математической школы» или «школы Чебышева», в которую входили А.М.Ляпунов, А.А.Марков и многие другие математики, оставившие заметный вклад в этой науке. Созданная П.Л.Чебышевым «Петербургская математическая школа» в конце 19 – начале 20 столетий выдвинулась в число ведущих европейских математических школ.
Математическая жизнь в Москве определялась ритмом, задаваемым Московским математическим обществом (организованном в 1864 при Московском университете) и издававшимся им специальным математическим журналом «Московский сборник». В последней трети века здесь сформировался крупный научный центр, исследования которого в некоторых направлениях получили признание в Европе. При этом между Петербургской и Московской математическими школами установились весьма антагонистические отношения, подогревавшиеся различными идеологическими ориентациями (петербуржцы придерживались позитивистской и либеральной ориентации, а москвичи – религиозно-философской и монархической). К концу 19 в. интересная математическая жизнь протекала в Казани, Харькове, Варшаве, Одессе, Киеве.
Лидировавшие столичные университеты конкурировали между собой за профессорские места для своих выпускников. При этом, если Петербург превосходил в организационно-институциональном плане, то Москва шла впереди в научном отношении. Так в физике признанным лидером в Москве был основатель физической лаборатории в Московском университете (1874), крупный исследователь электромагнитных процессов Александр Григорьевич Столетов (1839–1896). Однако удар, нанесенный московской физике событиями 1911 года в Московском университете, связанными с протестом прогрессивной профессуры против нарушения университетской автономии («дело Кассо»), в результате чего из университета уволилось более ста ведущих профессоров, был весьма чувствительным. После преждевременной смерти П.Н.Лебедева (1912) и Н.А.Умова (1915) московская физическая школа утрачивает творческое лидерство, особенно на фоне двух быстро набирающих силу молодых петербургских школ физиков А.Ф.Иоффе и Д.С.Рождественского.
Спецификой этого периода, согласно К.А.Тимирязеву, была новая суть: «Не в накоплении бесчисленных цифр метеорологических дневников, а в раскрытии основных законов математического мышления, не в изучении местных фаун и флор, а в раскрытии основных законов истории развития организмов, не в описании ископаемых богатств своей страны, а в раскрытии основных законов химических явлений, русская наука заявила свою равноправность, а порою и превосходство». Характерными чертами выделяемого нами третьего периода (1861–1917) являются все более масштабное развитие естественнонаучных исследований и вглубь, и вширь, с выходом на общеевропейский уровень, с одной стороны, и мешающее этому процессу воздействие отголосков социальной борьбы между обществом и властью.
«Борьба с освободительными стремлениями общества, – по мнению В.И.Вернадского, – характеризует всю деятельность правительства после Петра. Эта борьба была Молохом, которому приносилось в жертву все. В русской жизни господствовала полиция (вообще порой поражает, насколько однотипна структура этих отношений по разные стороны от Октября 1917) …. Для временного успеха дня приносились все жертвы, не останавливались ни перед чем. Очевидно, не могли иметь значения при этом интересы науки и научного исследования, которые к тому же не имели прочной опоры во влиятельных или мало зависимых от правительства слоях русского общества. Весь 19 век есть век внутренней борьбы правительства с обществом, борьбы никогда не затихавшей. В этой борьбе главную силу составляла та самая русская интеллигенция, с которой все время были тесно связаны научные работники. … Не традицией и не преемственностью поддерживалась непрерывность хода научного развития в России; она достигалась тем, что в стране постоянно возникали новые ростки научной мысли и научной деятельности, заменялись погибшие. Эти ростки всходили на неблагоприятной почве, часто гибли при самом своем зарождении, но брали своим количеством и непрерывностью появления. Процесс шел, как стихийный природный процесс: рост научной работы поддерживался постоянным перевесом рождения над смертью… Их вырастанию и неполному заглушению благоприятствовали условия государственной жизни, требовавшие специальных знаний и широкого развития техники….(которыми) могли владеть только люди естественнонаучно образованные и математически мыслящие. Среди них всегда неизбежно находились и такие, которым дорого было научное искание само по себе, вне всяких практических приложений или личных выгод, люди, охваченные научной верой. …Однако, именно среди этих лиц, … духовно свободных, должны были находить место освободительные стремления русского общества. Поэтому неизбежно значительная часть этих лиц так или иначе… была связана с теми кругами русского общества, с которыми на жизнь и на смерть вело борьбу правительство, – борьбу, составлявшую содержание русской истории со второй половины 18 столетия».
Это противостояние выразилось в институциональной политике царского правительства в противопоставлении университетов и Академии. Эта политика проводилась не только при реакционном Николае I, но и при прогрессивном Александре II. В 1860-е официальная академия по-прежнему пыталась отгородиться от общества. В ней, в соответствии с политикой правительства наступления на гласность, фактически существовала цензура на речи, произносившиеся на торжественных публичных собраниях; президентом, вице-президентом и секретарем Академии активно поддерживалась кадровая политика Министерства просвещения, при которой власти делали все, чтобы в состав Академии не попали передовые ученые, известные своей общественной активностью. Для этого не стеснялись прибегать к интригам, запугиванию и посулам академикам, препятствовать выдвижению неугодных персон, отменять баллотировки, накладывать запреты на уже состоявшиеся выборы. В 1868 министр просвещения Д.А.Толстой наложил запрет на избрание в действительные члены И.М.Сеченова (т.е. использовался арсенал средств, очень напоминающий брежневские времена).
В результате, в то время как университеты (и вузы в целом) были реальными (до революции) или потенциальными (в советское время) рассадниками свободной оппозиционной мысли, и поэтому они постоянно испытывали особый репрессивный гнет и идеологический прессинг со стороны власти, Академия на протяжении почти всего времени своего существования была аполитична и лояльна к власти (некоторым исключением являлось первое послереволюционное десятилетие и последний период существования СССР).
Различие, даже определенный антагонизм университетской и академической науки имел, в некоторой степени, классовую основу: Академия воспринималась, и частично действительно была цитаделью чиновной, дворянской культуры и науки, а университеты и вообще высшая школа были опорой идеологии разночинной интеллигенции. В свете этого политика советской власти в первые десятилетия состояла в создании системы исследовательских институтов, находящихся за пределами как Академии, так и вузов, и получивших значительную финансовую поддержку от Наркоматов. И в первые послереволюционные годы русская научная общественность, недворянская в своей массе приветствовала создание независимых от Академии исследовательских институтов. Кстати говоря, вывод этих институтов за рамки вузовской системы способствовал автономии научных исследований, поскольку в 20-е годы высшее о6разование было сильно идеологизировано (посредством «красных профессоров», «пролетарского студенчества» и «чисток»). К идеологической обработке Академии наук большевики приступили позже (показательны в этом отношении дела математиков Н.Ф.Егорова (1930–1931) и Н.Н.Лузина (1936)). Поэтому Академия сохранила свой академический дух и традиционный уклад в большей степени, чем университеты.
В результате университетская система научных исследований уступает место «системе наркоматных НИИ», которая постепенно (в середине 1930-х годов после переезда Академии в Москву и слияния ее с Коммунистической Академией, содержавшей блок общественных дисциплин, когда время и чистки сделали ее лояльной власти) преобразуется в систему академических институтов.
Государственные научно-исследовательские институты
Создание государственных научно-исследовательских институтов (НИИ), за что ратовал В.И.Вернадский, позволило организовать масштабную работу в основных областях научно-исследовательской и научно-технической деятельности в соответствии с задачами государства так, как представляло эти задачи партийно-правительственное руководство. Рост научно-исследовательских учреждений в 1920-е годы способствовал развитию естественнонаучных направлений в советской России вне университетов (в отличие от принятой в Европе системы). Это, в частности, привело к тому, что Академия наук СССР превратилась в беспрецедентное в мире по масштабам учреждение. Если в 1917 году в скромной РАН состояло 40 действительных членов и 100 человек научного персонала, то выросший из нее научный исполин в конце 70-х годов насчитывал уже 850 академиков и членов-корреспондентов, 52 100 докторов, кандидатов наук и научных работников. Всех их обслуживало трудно определимое число служащих и рабочих в институтах, лабораториях, в экспедициях, научных центрах и т.п. Ее огромный центральный аппарат распоряжался 250 научными институтами и другими учреждениями.
При этом, кроме большой Академии существовали еще Академии сельскохозяйственные, медицинские, педагогические и некоторые другие, да еще вузы. В конце эпохи СССР в нем работал каждый четвертый ученый мира (причем вся эта махина согласно марксистско-ленинской теории относилась к категории «издержки производства»).
Отношения между наукой, идеологией, государством и Западом в послеоктябрьский период стали еще более сложными и драматическими. Эти отношения во многом по-разному складывались для разных отраслей естествознания и высвечивали разные стороны советской действительности. Общим явлением можно считать превалирование академического (а не университетского) типа научной деятельности, под которой подразумевается характерный и для царской России тип ученого-госслужащего, подобно чиновнику, что сопровождалось соответствующими формами организации, привилегиями и положением в обществе.
Расцвет отечественной физики, которая к середине 1960-х годов достигает уровня, соответствующего статусу «великой державы», во всех значимых областях фундаментальной и прикладной физики и получает международное признание, связан с советским периодом.
Советские физики были удостоены в эти годы четырех Нобелевских премий: в 1958 году – И.Е.Тамм, И.М.Франк, П.А.Черенков – за открытие и объяснение аффекта Вавилова – Черенкова; в 1962 – Л.Д.Ландау за разработку теории конденсированных сред и особенно жидкого гелия; в 1964, вместе с Ч.Таунсом, Н.Г.Басов и А.М.Прохоров – за фундаментальные достижения в области квантовой электроники; в 2000 – Ж.И.Алфёров за разработку в 1970-х годах принципиально новой электроники на основе гетероструктур. Это было полновесным признанием советской физики. Именно в советский период возникшие в начале 20 века научные школы А.Ф.Иоффе, Д.С.Рождественского, П.П.Лазарева дают многочисленные всходы.
Физика в начале 20 в. продолжала оставаться университетской (или, точнее, вузовской). Как и в 19 в., ведущее место в российской физике занимали столичные (Петербургский и Московский) университеты. Созданные при них в начале 20 в. физические институты становились центрами научных исследований: в Москве – для П.Н.Лебедева и его школы, в Петербурге – для представителя нового поколения физиков Д.С.Рождественского. Во втором десятилетии (особенно, после смерти Умова и Лебедева) на передний план выдвинулись представители молодого поколения – А.Ф.Иоффе, Д.С.Рождественский, П.П.Лазарев и др. Поэтому, хотя основания советской физики были заложены ими, по сути, современная отечественная физика – детище советского периода. Дореволюционная физика, хотя и имела физиков с мировым именем, например, Лебедева, Умова, но, в общем-то, была периферийной.
В советский период у этой науки и ее представителей складываются весьма непростые и динамичные отношения с властью и ее идеологией.
С одной стороны, физика приветствуется: на съезде физиков в Петрограде в 1919 представитель Наркома просвещения А.И.Кайгородов подчеркивал, что «успех нового строя зиждется на успехе точных наук» и что именно эти науки (и, прежде всего, физика) должны сыграть важную роль в повышении производительности труда. Поэтому «поддержка и развитие точных знаний есть первая задача обновленнoгo строя».
И эта поддержка реализовывалась не только в усиленных продовольственных пайках времен Гражданской войны, но и в создании новых научно-исследовательских институтов. В 1918–1921 годах в Петрограде создаются Государственный физико-технический институт (ГФТИ, директор – Л.Ф.Иоффе), Государственный оптический институт (ГОИ, во главе с Д.С.Рождественским), Государственный радиевый (ГРИ, директор – В.И.Вернадский), относящиеся к Главнауке Наркомпроса; в Москве – Институт физики и биофизики при Наркомздраве (директор – П.П.Лазарев). В 1930-х в Москву переезжает не только Академия. Здесь создается знаменитый ФИАН (Физический институт Академия наук), соединивший двухвековую традицию академической физики с относительно молодой московской физикой, связанной отчасти и со школой П.Н.Ле6едева, чье имя тогда же (в 1934 году) было присвоено институту. «Именем П.Н.Лебедева, – писал позже С.И.Вавилов, возглавивший ФИАН, – как бы связывалась старая академическая физика с московской». Уже в середине 30-х годов в ФИАНе работали такие выдающиеся ученые, как Л.И.Мандельштам, Н.Д.Папалекси, И.Е.Тамм, Г.С.Ландсберг, сам С.И.Вавилов, В.А.Фок, М.А.Леонтович. Ведущие институты опирались на научные школы А.Ф.Иоффе, Д.С.Рождественского, П.П.Лазарева, Л.И.Мандельштама.
С другой стороны, физику постоянно приходилось защищать от философско-идеологических нападок и попыток сосредоточить ее на прикладных утилитарно-техницистских целях «практики социалистического строительства».
Не обходят ее и репрессии «Большого террора» 1937 и последующих лет. Репрессиям были подвергнуты не менее трети обладателей академических званий, в том числе члены-корреспонденты Академии наук СССР И.В.Обреинов, П.И.Лукирский. Ю.А. Крутков, В.С.Игнатовский, А.Ф.Вальтер, замдиректора ФИАН Б.М. Гессен, В.А Фок и др., а в начале 30-х были репрессированы акад. П.П.Лазарев и член-корр. М.В.Кирпичев. Ряд крупных ученых, не успевших обзавестись академическими титулами, были расстреляны или погибли в лагерях (Л.В.Шубников, М.П.Бронштейн, А.А.Витт, С.П.Шубин, В.К.Фредерикс, В.Р.Бурсиан, В.С.Горскнй и др.), другие после многих мытарств уцелели (Л.Д.Ландау, Ю.Б.Румер, А.И.Лейпунскнй, Д.Д.Иваненко, В.Н.Глазанов и др.). А.Ф.Иоффе, С.И.Вавилов и П.Л.Капица сделали немало для облегчения участи репрессированных и спасения некоторых из них (В.А.Фока, Л.Д.Ландау, И.В.Обреимова, П.И.Лукирского и др.).
Впрочем, подобные репрессии не были привилегией только физиков. Поводом для наиболее популярных обвинений того времени – в шпионаже – часто служили нормальные для научного сообщества контакты с зарубежными коллегами. Кроме того, нередко доносы использовались для подсиживания и сведения счетов.
А вот идеологическая компонента конфликта с властью имела свою яркую специфику. Дело в том, что в период идейных брожений в среде марксистов после 1905, В.И.Ленин в рамках внутрироссийской политической борьбы на идеологическом фронте выпускает работу Материализм и эмпириокритицизм, где он вынужден критиковать Э.Маха (как субъективного идеалиста). И под эту критику, естественно подпадает и теория относительности и квантовая механика (отцы которой во многом были воспитанные на Махе). Поэтому занятие современной физикой требовало от физиков обороны от нападок партийных идеологов, которые норовили исключить из физики теорию относительности и квантовую механику как буржуазные лженауки (впрочем, сами физики к этой теме стали относиться всерьез только с конца 1940-х). Одна из форм защиты, которой, иногда искренне, занимались крупные физики – обоснование тезиса, что эти разделы физики вполне могут быть вписаны в материалистическое марксистско-ленинское мировоззрение. Однако эти попытки были, по-видимому, не очень убедительны, и партийные идеологи готовили публичное действо, целью которого был идеологический разгром физиков (как это было сделано с деятелями культуры, генетиками и др.). Все это напоминало взаимодействие религии и философии в средневековье. Готовившийся инквизиционный процесс против современной физики тормозило практически полное единодушие физического сообщества. Но неясно, чем бы это все закончилось, если бы не новые прагматические интересы власти, связанные с «атомным проектом».
Академия наук СССР еще в довоенный период сыграла важную роль в развитии ядерной науки в стране. С.И.Вавилов, В.И Вернадский и В.Г.Хлопин всячески поддерживали ядерные исследования в академических институтах ФИАН и РИАН (Радиевом институте Академия наук СССР) и еще в двух главных ядерных центрах – Ленинградском и Украинском физико-технических институтах (ЛФТИ и УФТИ), вошедших в систему Академии наук чуть позже.
После открытия деления ядер урана быстро осознается принципиальная возможность технического использования атомной энергии. С инициативами более широкого развертывания работ по урановой проблеме обращаются в правительство летом 1940 года академики В.И.Вернадский, В.Г.Хлопин и др. 30 июля создается Комиссия Академия наук СССР по проблеме урана во главе с ак. В.Г.Хлопиным, в которую были включены такие известные ученые, как академики В.И.Вернадский, А.Ф.Иоффе, А.Е.Ферсман, С.И.Вавилов, П.П.Лазарев, А.Н.Фрумкин, Л.И.Мандельштам, Г.М.Кржижановский, П.Л.Капица, а также физики И.В.Курчатов, Ю.Б.Харитон, химик А.П.Виноградов и геолог Д.И.Щербаков. Начало Великой отечественной войны затормозило эту программу, но данные разведки (в основном из Англии) и настойчивые инициативы Г.Н.Флерова привели в сентябре 1942 года к решению Государственного комитета обороны о принятии государственной программы по разработке ядерного оружия и, в конечном счете, к созданию главного центра советского атомного проекта «Лаборатории №2» Академия наук СССР во главе с И.В.Курчатовым.
Необходимо отметить широко распространенную форму организации научных исследований послевоенного времени, которые в народе получили название «шарашка» – научно-исследовательский институт по содержанию, тюрьма – по форме. Туда собирали репрессированных ученых для выполнения секретных работ. Выработанная в «шарашках» форма организации труда наложила свой отпечаток на многочисленные послевоенные секретные НИИ, работавшие на военную промышленность, которые в народе называли «ящиками» (поскольку их местонахождение скрывалось, а адрес звучал «почтовый ящик №…»).
После атомных взрывов над Хиросимой и Нагасаки работа над советским атомным проектом резко ускоряется. В 1953 все атомные ведомства были объединены в Министерство среднего машиностроения (Минсредмаш). Научные же подразделения Минсредмаша оставались связанными с Академией.
Благодаря этому союзу физика получила серьезную защиту от некомпетентного идеологического вмешательства в науку, было отменено «несостоявшееся совещание» по физике в марте 1949, которое планировалось и готовилось как идеологическая расправа над «физиками-космополитами» и «физиками-идеалистами», подобная печально знаменитой сессии ВАСХНИЛ в августе 1948, разгромившей советскую генетику. «Ядерный защитный механизм» еще несколько раз срабатывал в 1950-е годы, помогая физикам отражать философские атаки против теории относительности и квантовой механики и способствуя нормализации ситуации на физфаке МГУ.
Пуск первой АЭС в Обнинске (1954), первая Всесоюзная конференция по проблеме управляемого термоядерного синтеза (декабрь 1955 ), организация в 1956 году – Объединенного института ядерных исследований в Дубне (ОИЯИ, директор Д.И.Блохинцев), пуск в 1957 году крупнейшего в мире протонного ускорителя в ОИЯИ – синхрофазотрона на 10 ГэВ (под руководством В.И.Векслера и А.Л.Минца) – лишь некоторые успехи в рамках атомного проекта.
Руководители атомного проекта, прежде всего академики И.В.Курчатов и Ю.Б.Харитон, добившись беспрецедентного успеха в создании ядерного оружия, старались на волне этого успеха создать режим максимально благоприятный и для физических исследований в ядерной сфере и смежных с ней областях физики не только в средмашевской сфере, но и в академических институтах, а также для внедрения ядерных достижений в энергетику, транспорт, промышленность.
В центр внимания советских физиков попадают исследования в области элементарных частиц и ее теоретического фундамента – квантовой теории поля. В этой бурно прогрессирующей во всем мире области физики (получившей также название физики высоких энергий) нашли свое место в этот период крупные советские школы теоретиков (Л.Д.Ландау, И.Е.Тамма, Н.Н.Боголюбова, И.Я.Померанчука) и экспериментаторов (В.И.Векслера, А.И.Алиханова, Г.Н.Флерова, Г.И.Будкера), внесшие, кстати говоря, основополагающий вклад в разработку советского атомного проекта.
На «атомной волне» растет и физика в целом. Происходит рост прежде всего академической физики. Возникают новые академические институты и новые научные журналы (не только атомного профиля). В дополнение к физфакам (или физматам) университетов и педвузов, в работу по подготовке кадров физиков включаются мощные физико-технические институты, такие, как Московские инженерно-физический и физико-технический институты (МИФИ и МФТИ), тесно связанные с институтами Академии наук и оборонной промышленности, ориентировавшиеся в основном на подготовку кадров для Средмаша и других наукоемких отраслей оборонной промышленности.
Резко возрастает престиж профессии физика, связываемой с романтикой научного поиска, с высоким интеллектуальным, эмоциональным и даже нравственным потенциалом исследователя, ученого. Сфера действия физика соединяла в себе авторитет математического, абстрактного знания с беспрецедентным по сложности, точности и масштабности экспериментом, а также с поразительными практическими результатами. К тому же эта сфера включала в себя риск, опасность, самоотверженность и даже героизм (очень показателен в этом плане фильм Девять дней одного года). И даже то обстоятельство, что труд физика часто ассоциировался с созданием страшного оружия, не отвращало молодежь от этой науки. Напротив – привлекало, поскольку физики же ковали «ядерный щит» страны и работа эта была первостепенной государственной важности.
И усилия власти по поддержке и развитию физической науки в стране, и резко возросший престиж профессии физика, и набравшие силу многочисленные научные школы принесли свои замечательные плоды не только в ядерной области, но и в ряде других областей фундаментальной и прикладной науки: в физике твердого тела и низких температур, оптике и квантовой электронике и т.д. Так, достижения теоретических школ Ландау, Тамма, Боголюбова и др., а также экспериментаторов школы А.Ф.Иоффе, Института физпроблем, руководимого П.Л.Капицей, формирующейся с начала 50-х годов школы А. М.Прохорова и П.Г.Басова по квантовой электронике и др. принесли ряд замечательных открытий в этиx областях.
Таким образом, можно сказать, что своим замечательным развитием в советский период физика во многом обязана «атомному проекту», программе создания супероружия. Но в этом нет ничего удивительного. Это характерно для эпохи НТР – масштабные технические проекты, вне зависимости от их цели, приводят к прорывам в науке, технике, управлении. В советской России таковыми были атомный и космический проекты.
Но для реализации подобных проектов необходимо наличие соответствующих людей, научных школ. Одной из наиболее мощных и представительных школ теоретической физики стала школа Л.Д.Ландау. Ее рождение демонстрирует сколько времени, сил и таланта для этого требуется. В 1928 в Москве состоялся VI съезд физиков. Этот съезд вошел в историю науки. В его работе приняли участие крупнейшие отечественные (Лебедев, Рождественский, Фок и др.) и зарубежные (Бор, Дирак, Дебай и др.) физики. Съезд открывался докладом аспирантов Ленинградского физико-технического института и будущих академиков Л.Д.Ландау и Д.Д.Иваненко Основания квантовой статистики. После этого, Ландау, как один из лучших аспирантов ЛФТИ, по путевке Наркомпроса был послан заграницу. В Берлине он был удостоен долгой беседы с самим А.Эйнштейном. Затем он воспользовался приглашением М.Борна на его семинары в Геттинген, далее он направился к другому создателю квантовой механики В.Гейзенбергу, затем в Цюрихе он работает с Пайерлсом в области квантовой электродинамики, далее его путь лежал к Н.Бору. Вместе с Бором он ездил в Англию, где познакомился с еще одним творцом «новой» квантовой механики – П.Дираком. В Кембридже Ландау познакомился с П.Л.Капицей. К этому моменту П.Эренфест, высоко ценивший дарование молодых советских физиков, выхлопотал им стипендию, позволявшую продолжить образование в лучших университетах Европы. Потом опять Копенгаген и снова Цюрих, где он состязается в спорах с еще одним героем «новой» квантовой механики – В.Паули. Во время своей полуторагодовой заграничной командировки он перезнакомился с лучшими физиками своего времени, со многими подружился, трижды приезжал к Бору, которого считал своим учителем. Побывав в научных центрах Европы, впитав в себя все лучшее, что там было, Ландау замыслил создать в СССР самую передовую школу теоретической физики. Он выработал широкую программу, включающую написание учебников по физике, организацию отбора и подготовки кадров, научного журнала, проведение семинаров и международных конференций. Реализацией первого пункта стал многотомный Курс теоретической физики Л.Д.Ландау и Е.М.Лифшица, который переиздавался на многих языках мира и сыграл большую роль как для развития самой теоретической физики, так и для воспитания молодых теоретиков (Ленинская премия 1962). Это беспрецедентная физическая энциклопедия. Вся научная деятельность Ландау была связана с созданием этого курса: по мере написания отдельных томов он дорабатывал теорию. Он ввел в физику изящество и простоту. После его работ стало невозможно придерживаться того стиля, которым пользовались до появления Курса. После этого любая книга по теоретической физике, советская или американская, несла на себе печать стиля Ландау. На базе Курса был создан знаменитый «теоретический минимум Ландау», который решал вторую задачу. Послевоенная зарубежная пресса писала: «Ландау помог поднять советскую физику на невиданную высоту, и он был в значительной степени повинен в том потрясении, которое произошло в Соединенных Штатах, когда Россия стремительно обогнала всех в производстве водородной бомбы». А в февральском номере «Форчун» за 1957 утверждалось, что «по крайней мере один из представителей Советской России войдет в список десяти лучших физиков-теоретиков мира – речь идет о Л.Д.Ландау, 49 лет, который, по-видимому, внес более крупный вклад в более широкий круг теоретических проблем, чем кто-либо другой из ныне живущих людей».
Переход от «золотых лет» хрущевского времени к более длительному и спокойному брежневскому периоду в физике был достаточно плавным. Физика оставалась ведущей наукой.
К числу успехов отечественной физики этого периода относится теория раздувающейся Вселенной А.Д.Линде, входящего сегодня в число лидеров современной космологии. Надо отметить, что началом современной релятивистской космологии, исходящей из общей теории относительности Эйнштейна, были (стали) работы рано умершего отечественного ученого А.А.Фридмана (1888–1925), а следующим важным шагом в космологии – разработка модели «расширяющейся Вселенной» – астрофизика обязана уроженцу Одессы Г.А.Гамову (1904–1968), не вернувшегося в СССР после Сольвеевского конгресса в октябре 1933 (он хотел работать за границей, не порывая связей с СССР, но его лишили гражданства и он эмигрировал в США). В первые послевоенные годы он разработал теорию «горячей Вселенной», предсказав открытое лишь через два десятка лет знаменитое реликтовое излучение – заполняющее всю Вселенную радиоизлучение, порожденное на ранних стадиях возникновения Вселенной. Большой вклад в развитие теории «горячей Вселенной» внес академик Я.Б.Зельдович. Вообще же, российская астрономия в 20 веке имеет по меньшей мере три направления мирового уровня: (1) космология и релятивистская астрофизика (2) планетная и (3) звездная космогония. Центром классической астрономии являлась (и является) созданная в 1839 по образцу Гринвичской обсерватории Пулковская обсерватория, которая по точности каталогов и выведенных значений астрономических постоянных к концу 19 века (по оценке американского астронома С.Ньюкома) вышла на уровень «астрономической столицы мира».
Другое успешное направление, отмеченное Нобелевской премией по физике 2000 года (совместно с Х.Кроемером и Д.Килби из США) – работы Ж.И.Алферова, которые заложили основы принципиально новой электроники на основе гетероструктур с очень широким диапазоном применения, известной сегодня как «зонная инженерия». Это быстрые опто- и микроэлектронные компоненты, гетеролазеры и гетероприемники, которые передают и принимают информационные потоки по волоконно-оптическим линиям связи, которые можно обнаружить также в проигрывателях CD-дисков и во многих других приборах.
Важнейшие результаты получены в области механики. Н.М.Крылову, Н.Н.Боголюбову, Л.И.Мандельштаму, А.А.Андронову принадлежит создание теории нелинейных колебаний. Крупный вклад в развитие аэродинамики внесли Н.Е.Жуковский, М.В.Келдыш, В.В.Струминский, А.А.Дородницын; в развитие теории упругости – Н.И.Мусхелешвили; теории фильтрации – П.Я.Кочина, в механику машин и механизмов – А.А.Благонравов и И.И.Артоболевский. Трудами А.М.Колмогорова и А.М.Обухова создана теория мелкомасштабной структуры турбулентности. Выдающиеся достижения были получены в механике жидкостей и газов, механике пористых сред, механике навигационных систем, теории устойчивости движения, теории управления и их приложениях.
Лидерство физики среди других наук проявлялось и в численности и в авторитете. Поэтому партийно-правительственная власть особенно болезненно переживала политическое диссидентство среди находящихся в привилегированных условиях физиков. И особенно болезненным для нее стало диссидентство академика А.Д.Сахарова – крупнейшего советского физика-теоретика с мировым именем, одного из главных героев «атомного проекта», за что он был три раза удостоен золотой звезды Героя Соцтруда – высшей награды СССР. Во времена застоя было широко распространено среди привыкших критически мыслить ученых отрицательное отношение к идеологии и многим элементам политики государства. Поэтому среди активных деятелей Перестройки было много выходцев из физических НИИ.
Еще один немаловажный момент состоял в том, что сотрудники НИИ (ученые и инженеры), а большинство из них были физики, составляли основную массу потребителей высокой советской культуры 1960–1980-х годов. Они составляли читательскую аудиторию толстых журналов и миллионных тиражей серьезных книг, заполняли театры, выставки и концертные залы, внимали лекциям передовых ученых-гуманитариев, т.е. были одними из основных потребителей серьезной литературы (самая читающая публика мира), искусства, кино, театра, гуманитарной мысли – самая жадная на серьезные лекции аудитория в мире (на них на Западе с трудом набиралась аудитория в один-два десятка человек, в СССР же сбегались сотни). Этот слой искренне приветствовал Перестройку, но именно по нему она и прокатилась в первую очередь. Именно кормившие их НИИ оказались ненужным излишеством. Это сказалось на обрушении фундамента всей высокой отечественной культуры. Она перестала быть востребованной на родине, что особенно тяжело переживалось на фоне прежней сверхвостребованности.
Проигранная «холодная война», исчерпание военно-промышленного ресурса поддержки реального спроса на фундаментальную и прикладную науку высокого уровня привели к упадку многих НИИ, сокращению громадного (вообще говоря избыточного) количества их сотрудников, отъезду из России массы высококвалифицированных ученых, что, в принципе, ведет к ситуации начала 20 в., когда Российские ученые были встроены в Западную (т.е. мировую) науку со своим международным языком – английским.
Математика в советское время описывает во многом похожую траекторию, но наверное более высокую и в начальной и в конечной точках. К 1917 за плечами российской математики, не говоря об одинокой вершине Лобачевского, много крупных фигур, солидные московская и петроградская математические школы. Однако и в 1930-е годы, когда советская математическая школа (объединившая после переезда Академии наук в Москву враждовавшие до этого школы двух столиц) становилась одной из ведущих школ мира, в коллективном сознании российского математического сообщества было живо сознание провинциальности. Изменение самооценки произошло лишь в 1940–1950-е. Большую роль в этом сыграла победа в Великой отечественной войне. В 60-е годы советские математики уже жили с сознанием того, что они трудятся в одном из мировых математических центров. И действительно советская математика дала миру таких признанных мировых лидеров старшего поколения, как А.Н.Колмогоров и Л.С.Понтрягин, С.Н.Бернштейн, а также целую когорту математиков, вошедших в группу лидеров во второй половине 20 века (Д.В.Аносов, В.И.Арнольд, И.М.Гельфанд, А.А.Кириллов, Ю.И.Манин, С.П.Новиков, Я.Г.Синай, И.Р.Шифаревич). Советская математика после Второй мировой войны заняла одно из центральных мест на мировом математическом Олимпе рядом со старой французской и новой американской (занявшей место процветавшей в дофашистской Германии немецкой математической школы). Немалую роль в этом сыграла востребованность ее в многочисленных гражданских и военных проектах периода интенсивного индустриального развития страны.
Российская биология 19 – начала 20 вв.
В отличие от российской физики, российская биология 19 – начала 20 вв. находится не на периферии, а в центре мировых событий, она являлась по многим направлением ведущей в мире.
Мировой известностью пользуются школы А.Н.Баха (1857–1946), А.Н.Белозерского (1905–1972), Н.И.Вавилова (1887–1943), А.А.Заварзина (1886–1945), Н.К.Кольцова (1872–1940), В.Л.Комарова (1869–1945), С.Г.Навашина (1857–1930), Л.А.Орбели (1882–1958), И.П.Павлова, Е.Н.Павловского, Д.Н.Прянишникова, основоположника эволюционной морфологии животных А.Н.Северцова (1866–1936), К.И.Скрябина, В.Н.Сукачева, А.А.Ухтомского, В.А.Энгельгарда.
1920–1930-е годы оставались временем интенсивных и плодотворных исследований для отечественных биологов.
Именно в России удалось преодолеть острые противоречия между генетикой и теорией эволюции и создать предпосылки для нового эволюционного синтеза. Именно в России был сформулирован матричный принцип передачи наследственной информации, открыт простор для развития современной молекулярной биологии. Именно в России была детально разработана концепция глобальной экологии и начат ее синтез с учением о биосфере.
Так Н.А.Северцов объединяет подход сравнительной анатомии, эмбриологии и палеонтологии на основе дарвинизма. Между 1909 и 1936 годами ему удалось создать учение о морфологических закономерностях эволюции, включающие теорию соотношения онтогенеза и филогенеза, теорию способов филогенетического преобразования органов, теорию физико-химической редукции и учение о главных направлениях эволюции. По существу он создал теорию макроэволюции, предопределил одно из самых плодотворных стратегий эволюционного синтеза 20 века.
Осуществление этой стратегии связано с именем его ученика И.И.Шмальгаузена.
Между 1915 и 1933 годами в процессе реализации своей программы построения теоретической биологии на физико-химической основе оригинальный эволюционный синтез осуществляет Н.К.Кольцов. В 1927 он сформулировал знаменитый матричный принцип синтеза макромолекул, легший в основу современной молекулярной биологии.
В.Н.Беклемишев обратился к учению о симметрии и к морфологической концепции животных структур и развил тектологию, или учение о синтезе целого, его построения из частей. Очень интересное развитие в России получила эволюционная физиология, связанная с именами И.М.Сеченова, И.П.Павлова, И.И.Мечникова, Н.Е.Введенского, В.Я.Данилевского А.О.Ковалевского, Л.А.Орбели, А.М.Уголева.
Усилиями дополняющих друг друга школ А.А.Заварзина и Н.Г.Хлопина в русло эволюционной биологии вводится гистология (наука о тканях многоклеточных организмов).
Программа С.С.Четверикова и его школы сумела в короткий срок создать новую область знания – эволюционную генетику и вывести ее на уровень мировой науки. Здесь было введено представление о популяции как системе, обеспечивающей быстрые приспособительные реакции популяции как целого. Он впервые взглянул на эволюцию как на саморегулирующийся процесс.
С.С.Шварц под влиянием идей В.И.Вернадского подошел к постижению живой природы как закономерно организованной целостной планетарной системы. Эти идеи были творчески соединены с экологией уже в 20-х годах В.Н.Сукачевым, В.В.Станчинским, и В.Н.Беклемишевым.
К этому можно прибавить такие чрезвычайно оригинальные направления, как номогенез Л.С.Берга (1922), космические влияния Л.А.Чижевского, морфогенетическое поле А.Г.Гурвича, к которым стали вновь обращаться в последней трети 20 века.
Без сомнения среди естественных наук наиболее впечатляющих успехов отечественные ученые добились именно в биологии (это выявляет и доля российских имен в энциклопедических статьях «Биология», «Химия», «Физика»: эта доля резко спадает от первой к последней).
Однако развитие биологии в классический советский период (1930–1950-е годы) оказывается куда более драматичным, чем в физике. Логика этой драмы поразительно совпадает с логикой, описанной в Собачьем сердце М.Булгакова, где в роли профессора Преображенского выступает академическая биология и академик Н.И.Вавилов, а в роли Шарикова – ВАСХНИЛ и Лысенко. Только в жизни эта история кончается печальней.
Положение, занимаемое отечественными биологами в мировой науке, в 1930-е годы оценивалось как ведущее. Физиология животных и человека, экспериментальная биология, включавшая генетику и биохимию, специальности ботанической и зоологической групп, эволюционное учение и растениеводство (в широком смысле) успешно развивались в контакте с научными центрами Европы и Америки, несмотря на постоянный дефицит средств и технического оснащения.
Но уже к середине 30-х годов оформился конфликт между аполитичными крупными научными школами и направлением практического растениеводства. Институционально первые были представлены научно-исследовательскими институтами и лабораториями Академия наук СССР, опиравшимися на указанные выше научные школы с мировым именем. Виднейшим представителем этого академического сообщества был академик Н.И.Вавилов, которого называли «Менделеевым в биологии» (за открытый им закон гомологических рядов). А его учитель акад. Д.Н.Прянишников, утверждал: «Н.И.Вавилов – гений, и мы не осознаем это только потому, что мы его современники» (этот гений был арестован в 1940 и умер от голода в ГУЛАГе). Им противостояла Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук им. Ленина (ВАСХНИЛ), созданная в 1929 году в Москве при деятельном участии Н.И.Вавилова, ставшего ее первым президентом, и других крупных ученых, представлявших академический лагерь.
Важно отметить, что Н.И.Вавилов, получивший блестящее образование в России и на Западе, был не только крупнейшим ученым с мировым именем, работавшим в области генетики, но и великим организатором и практиком. В 1920-х годах он был профессором Ленинградского сельскохозяйственного института по кафедре генетики и селекции и одновременно – директором Государственного института опытной агрономии (Ленинград). Это было большое и разностороннее научное учреждение. Сам Вавилов лично руководил в нем отделом прикладной ботаники и селекции, который в 1924 году превратил в самостоятельный Всесоюзный институт растениеводства – ВИР. Этому институту Вавилов отдавал большую часть своих жизненных сил. Он был директором ВИР до последнего дня пребывания на свободе в 1940 году. Первое заседание ВИРа было торжественно проведено в Кремле под председательством управляющего делами Совнаркома СССР Н.П.Горбунова (участник Октябрьской революции, личный секретарь Ленина, арестован и расстрелян в 1937). Задачи ВИРа, сформулированные Вавиловым, были грандиозны – создание новых форм растений на основе достижений генетики и селекции. При этом огромный вклад в науку Вавилов внес не только своими теоретическими разработками, но и той коллекцией семян и образцов, которые он собрал и в которой были представлены растения всего мира. Велика была его роль также в организации и управлении деятельностью исследовательских институтов, занимавшихся изучением, как проблем теоретической генетики, так и практическими вопросами совершенствования сельского хозяйства. Он был убежден в том, что Россия с ее социалистическим правительством является лучшим местом для достижения этих целей. Приверженность Вавилова социализму и то уважение, с которым он относился к практическим способностям Лысенко, как крестьянина и агронома, возможно и явились причиной того, что он на первых порах искренне поддержал Лысенко.
Неудивительно, что, будучи теоретиком и практиком растениеводства в широком смысле, он стал активным организатором ВАСХНИЛ. Однако для основной массы вовлеченных через ВАСХНИЛ в науку агрономов изучение закономерностей наследования признаков, связанное со структурными исследованиями хромосом и особенностей клеточного метаболизма, осмыслением теоретических построений в новых направлениях фундаментальной биологии, какими были генетика, биология развития, редукционистские подходы в биологии в целом, представляло определенную трудность. Но они претендовали при поддержке властей на теоретизирование. Предпринятая еще в 1936 Н.И.Вавиловым попытка разграничить сферы исследований биологических учреждений «большой» и «сельскохозяйственной» академий прошла незамеченной. Надо иметь в виду, что, во-первых, высокая наука не могла в ближайшее время дать серьезную хозяйственную отдачу (в США «дни гибридной пшеницы» – практического результата генетических исследований наступили лишь в 40-х), во-вторых, по своему уровню советское сельское хозяйство 1930-х в обозримом будущем было не в состоянии использовать результаты мало-мальски высоких технологий, в-третьих, представители высокой науки, в основном, происходили из буржуазных семей, многие получили образование на Западе, поэтому являлись в глазах партийного руководства и масс «социально чуждыми элементами» и отсутствие у них интереса к практическим проблемам сельского хозяйства легко интерпретировалось как «подрыв» социалистической экономики.
В свете этого неудивительно, что и партийной власти во главе со Сталиным, и многим членам ВАСХНИЛ фанатичный, демагогичный и невежественный «народный академик» Т.Д.Лысенко, объявивший себя последователем Мичурина и обещавший быстрое увеличение урожая на фоне вызванного коллективизацией голода, оказался более близок, чем серьезный ученый дореволюционной закваски Н.И.Вавилов. Лысенко был крестьянского происхождения, он кончал отечественные вузы: получил диплом агронома в Полтавском институте садоводства и полеводства и продолжил свое образование и исследования в других учебных заведениях Украины, а после 1925 занялся исследованиями вегетации сельскохозяйственных растений (на этом пути он и пришел к своей «яровизации»). То, чем он занимался, было всем понятно, он активно откликался на все призывы партии. На фоне возникшей в 1930-х острой нужды в политически преданных специалистах в области сельского хозяйства он выглядел почти идеальной фигурой. Да и его «яровизацию», по-видимому, надо оценивать совсем не по научным критериям, по которым, особенно в условиях отсутствия в колхозах не только холодильных установок, но даже электричества, она скорее приводила к снижению урожая. Масштабно проводившаяся «яровизация» выполняла очень нужную в ходе коллективизации роль социально-психологической кампании вовлечения крестьян пусть в бесполезный, но коллективный и идеологически представленный как новый социалистический и полезный труд, да еще в период сезонного «безделья». Явные отрицательные последствия «яровизации» проявились тогда, когда Лысенко был уже в большой силе.
Начало этого сюжета идет точь-в-точь по М.Булгакову. Именно Вавилов привлек внимание к Мичурину к его продолжавшейся много десятилетий работе по отбору и созданию новых сортов плодовых растений. Их связывала взаимная симпатия и уважение. Престарелый Мичурин пытался постичь новые достижения биологии. Но много лет спустя после смерти Мичурина Т.Д.Лысенко и выпускник Ленинградского университета демагог-идеолог И.И.Презент (с 1930 они образуют неразрывную пару) представили его как основателя новой, «мичуринской биологии» и противопоставили ему Вавилова и всех сторонников истинной науки. Более того Вавилов поддержал и первые шаги «народного академика» и вполне искренне очень высоко оценивал работы Лысенко. По-видимому, здесь сказался типичный для российского интеллигента дореволюционной закваски комплекс «вины перед народом» за то, что он получил образование, когда «народ был всего этого лишен», а также боязнь перекрыть дорогу народным талантам. Может быть сказался и опыт общения с Мичуриным. С.Э.Шноль пытается воспроизвести ход мысли Вавилова так: «Да, он (Лысенко) сбивчиво и неправильно говорит, неграмотно пишет по-русски – окончил лишь какие-то садоводческие курсы. Как это несправедливо! У него, в отличие от меня, не было условий! Но он же талант! Он, несмотря ни на что, сделал интересное наблюдение, называет его «яровизация». Он не знает, что само явление было известно и ранее. Но это от его обделенности!». В отличие от Профессора в романе Булгакова, Вавилов понял свою ошибку слишком поздно, точнее у него не оказалось веских прагматически ясных для высокого начальства козырей, какие были у Профессора (у биологов они появятся лишь в 1970-х). Поэтому Лысенко легко заручился поддержкой и Сталина, и Хрущева, которым он оказался ближе по духу, чем рафинированные интеллигенты.
Кампания гонений на Вавилова и классическую генетику начинается в 1930-х. Масла в огонь подливает параллель между расистскими утверждениями победившего в Германии фашизма и популярного в 1920–1930 годах в среде российских генетиков евгеники, озабоченной улучшением человеческой породы (существовало Бюро Академия наук СССР по евгенике, издавался евгенический журнал). В 1934 Вавилову запретили выезд из страны. В 1935 к ней присоединяется Лысенко и в тот же год устойчивый поток пролысенковской пропаганды буквально захлестывает встречи работников сельского хозяйства, газеты и журналы. В 1935 году терявший влияние в верхах Вавилов был смещен правительством с поста президента ВАСХНИЛ. В декабре 1936 года состоялась 4-я сессия ВАСХНИЛ. На сессии с изложением основ современной генетики выступают выдающиеся ученые – Н.И.Вавилов, Н.К.Кольцов, А.С.Серебровский, Г.Дж.Мёллер, А.Р.Жебрак, М.М.Завадовский, выдающиеся селекционеры академики П.И.Лисицын, П.Н.Константинов, А.П.Шехурдин. Выступления Лысенко и его сторонников были в основном демагогическими. Они отрицали значение генетики для практики сельского хозяйства, считая возможным направленное изменение наследственности организмов под непосредственным влиянием условий существования. Это соответствовало лозунгу Мичурина: «Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у нее – наша задача!». Такой подход вполне соответствовал «революционному мировоззрению», убежденности большевиков в возможности революционной перестройки природы и общества. Общественное мнение было на стороне Лысенко. Это происходило на фоне арестов тысяч людей в 1931–32 годах, в том числе большой группы агрономов, среди которых были ближайшие сотрудники Вавилова.
Из биологических учреждений Академии, работающих в области экспериментальной биологии, в 1937, 38 и 39 годы при обсуждении отчетов и планов институтов чаще других подвергался резкой критике Институт генетики и его директор академик Вавилов. В мае 1938 года при обсуждении в Совете народных комиссаров (правительстве) СССР общего плана работы Академии было указано, что план «не отражает с достаточной определенностью основной линии науки в СССР на борьбу с имеющимися лженаучными извращениями» и «недостаточно отражает необходимость увязки работы научных учреждений Академии наук с актуальными нуждами социалистического строительства». Поскольку классическая генетика считалась таким «извращением» науки, первой реакцией руководства Академии на критику было резкое осуждение Института генетики (Здесь надо иметь в виду, что в состав Биоотделения «большой» Академии до 1944 года, когда была организована Академия медицинских наук, входили медики-хирурги, терапевты, патологоанатомы. В этом плане положение физиков было более выгодным: их отделение было более сплоченным и у них не было альтернативы типа ВАСХНИЛ). В результате обсуждения 1938 года Т.Д.Лысенко был введен в институт для усиления прогрессивного мичуринского направления (сначала в качестве заведующего лабораторией, а 27 мая 1938 Н.И.Вавилов был отстранен от руководства институтом с передачей полномочий директора народному академику.
Вавилов сначала пытался лавировать в духе сталинской эпохи, продолжая произносить ритуальные фразы о значимости Лысенко как ученого (в отличие от Кольцова, который не шел на компромиссы и умер своей смертью). Только когда он понял бесперспективность такой политики на последней в жизни дискуссии по проблемам генетики в 1939 году он заявил: «Позиции Лысенко находятся в противоречии… со всей современной биологической наукой… Под названием «передовой науки» нам предлагают вернуться, по существу, к воззрениям…первой половины XIX века». Вскоре после этого, 20 ноября 1939 года Вавилов в последний раз виделся со Сталиным в Кремле. Отец народов был зол и груб. Стало ясно, что он сделал свой выбор. Вавилов был арестован 6 августа 1940 года
С этого момента до середины 1960-х годов власть Лысенко была незыблемой. Не все крупные биологи и их школы были уничтожены, правдами и неправдами, в условиях изоляции от мировой науки, многим крупным ученым, несмотря на репрессии, удавалось воспитывать свои школы и вести исследования высокого уровня в рамках определенных ниш. Но ни о каком лидерстве и полноте охвата поля исследования говорить уже не приходилось. Изоляция отечественных ученых от мирового развития науки, невозможность убедить чиновников в необходимости финансировать исследования, не укладывающиеся в придуманные доморощенными мичуринцами схемы, ограничивали конкурентоспособность отечественных ученых по отношению к ведущим лабораториям мира.
В течение этого периода были попытки поколебать власть Лысенко.
Первая попытка относится ко времени конца войны и трех первых послевоенных лет, когда на волне союзнического сотрудничества можно было рассчитывать на восстановление прерванных ранее научных связей. На праздновании 220-летнего юбилея Академии наук Отделение биологии (академик-секретарь Л.А.Орбели) фактически проигнорировало Лысенко, не включив его в список официальных докладчиков. Далее на рубеже 1946/47 годов в ОБН было решено организовать (на основе кадров бывшего Кольцовского Института экспериментальной биологии (ИЭБ)) отдельный от лысенковского академический Институт цитологии и генетики, директором которого предполагался А.Р.Жербак – известный генетик, пользовавшийся к тому же влиянием в партийной среде. Но Лысенко одержал верх. Создание в Академии еще одного института генетики было признано нецелесообразным, Жебрак был подвергнут так называемому общественному Суду чести и был деморализован, а затем последовала «печально знаменитая августовская сессия» ВАСХНИЛ 1948 года, после которой на партийно-правительственном уровне были приняты меры, которые буквально парализовали экспериментальную биологию и биологическое образование. В Академии наук была произведена «чистка рядов», составлены списки сотрудников, публикации которых свидетельствовали об их приверженности хромосомной теории наследственности, и списки приверженцев мичуринской биологии (к чести Академии, в соотношении 9:1), пересмотрены срочно издательские планы. На биофаке МГУ и во многих других вузах страны квалифицированные преподаватели были заменены «мичуринцами». В результате несколько выпусков биологов было отрезано от серьезной современной биологии. Генетика, в том виде, в каком она была известна во все мире, была запрещена.
Сессия ВАСХНИЛ 1948 г. стала эталоном для организации идеологических погромов в науке. Летом 1950 подобным образом была организована «Павловская сессия», направленная против любимого ученика, последователя и сотрудника Павлова академика Л.А.Орбели и выдающегося грузинского физиолога И.С.Бериташвили, обвиненных в отступлении от «генеральной, единственно правильной научной линии – павловской физиологии». В итоге Орбели и Бериташвили были уволены со всех своих постов. Были уволены и их основные сотрудники (послевоенные погромы в науке обходились без расстрелов и почти без арестов, они заканчивались отстранением, которое для многих ученых было почти эквивалентно смерти). По тому же сценарию осенью 1950 года была попытка чистки в химии. Поводом стала «теория резонанса» основоположника квантовой химии американского физика и химика Л.К.Полинга, которая была обвинена в идеализме. Но профессиональные химики по общему уровню культуры явно превосходили агрономов и животноводов – опору Лысенко. Задуманного аналога сессии ВАСХНИЛ не получилось. Требуемые слова признания ошибок были произнесены, но без должного энтузиазма и пафоса (президент Академии академик Н.Н.Несмеянов «заболел» и не выступил). Однако многие ведущие преподаватели были все же уволены, и на качестве химического образования это сказалось. Тщательно и масштабно готовившийся инквизиционный процесс над современной физикой, как уже было сказано, не состоялся вообще.
После погрома биологии 1948–1951 следующая попытка прорвать поставленные перед наукой заслоны и достойно использовать высочайший научный потенциал отечественных школ в области экспериментальной биологии была предпринята в 1952–1955 годах (выступление «Ботанического журнала» и «письмо трехсот»). Но надежды на хрущевскую оттепель не оправдались, Лысенко быстро нашел подход к новому партийному руководству.
Некоторые положительные сдвиги, однако, начались после ХХ съезда КПСС. ОБН, которое в 1956 возглавил академик В.А.Энгельгардт, при поддержке президента академии А.Н.Несмеянова, крупных физиков И.Е.Тамма и Н.Н.Семенова, добились известных сдвигов. Под прикрытием физиков прошли совместные с биологами семинары, наиболее известный – с участием генетика-радиобиолога Н.В.Тимофеева-Ресовского. Необходимость систематических радиобиологических исследований и изучения молекулярных основ наследственности на простейших моделях – бактерий и бактериофагов – отчетливо сознавалась. Новая биология, основой методологией избравшая физико-химический редукционизм, существенно укрепила положение биологии в системе естественных наук благодаря впечатляющим открытиям, достигнутым на этом пути. На двух общих собраниях Академии (по итогам 1956 и 1957) обсуждалось развитие биологии и необходимость активизации работ в области радиационной и физико-химической биологии. По настоянию ОБН Лысенко не был включен в состав Президиума Академия наук СССР, избранного в январе 1957, а 24 апреля 1957 Президиум утвердил подготовленное ОБН решение о создании Института радиационной и физико-химической биологии (ИРФХБ). Однако реализовать это решение удалось не сразу, а в результате очень сложной закулисной борьбы. Итоговый компромисс состоял в следующем. Со стороны ОБН – публичное признание Энгельгардта ответственным за осуществленные им в пользу антилысенковцев перемены в составе редколлегии журнала «Известия Академии наук», за поддержку «Ботанического журнала», публиковавшего статьи против мичуринской биологии, а также за пренебрежение связью науки с практикой. Энгельгардт выслушивает критику, признает ошибки и уходит с поста. Сказаны «правильные слова», президент Несмеянов упоминает заслуги академика Лысенко. Принимается требуемая резолюция. Отчет о состоявшемся в Президиуме обсуждении посылается в ЦК КПСС. А с другой стороны, Совмином СССР 2 января 1959 года завизировано решение Президиума Академия наук СССР от 24 апреля 1957 года об организации ИРФХБ.
Лысенковская плотина на пути развития биологии постепенно начала давать небольшие трещины. Очень показательна в этом отношении история приоткрытия «железного занавеса». На зарубежные биологические конференции, в том числе и по генетике, под давлением партийно-правительственного аппарата, первое время посылали мичуринцев, которые в своих отчетах после конференций представляли ситуацию так, будто весь мир идет их дорогой. Так в отчете о Х Международном генетическом конгрессе 1958 с удовлетворением отмечалось, что на нем «ни один сколько-нибудь известный в научной литературе исследователь не счел возможным выступить с докладом, специально посвященным критике мичуринского направления». Но кое-кому удавалось пробиться через партийный заслон. Так сотрудник ИРФХБ А.В.Зеленин провел 1960-й год в лабораториях Великобритании по стипендии ЮНЕСКО, сотрудник Института биохимии Академия наук СССР А.С.Спирин, был приглашен в США на национальную Гордоновскую конференцию в 1962 году. Этот ряд был немногочислен, но представленные ими отчеты приводили членов ОБН и других не слишком предвзятых влиятельных лиц к выводу – необходимо пересмотреть тематику биологических учреждений, оборудовать лаборатории современными приборами, командировать для обучения в Бельгию, Данию, Голландию, Австрию, ФРГ и ГДР биологов, наладить производство тонких биохимических реактивов.
Конец Лысенко связан, как и в случае с физикой, с оглядкой на Запад и военную тематику. Не последнюю роль в этом играл и высокий авторитет физиков, связанных с атомным проектом. Против физиков Лысенко был практически бессилен. В конце 1950-х Курчатов докладывает в ЦК КПСС: «Среди биологов и многих физиков существует убеждение, что, действуя радиоактивными излучениями, можно создать вирусы заразных болезней, против которых уже не будут эффективны существующие сейчас прививки…. Есть основания думать, что американские биологи серьезно работают сейчас над новой формой бактериологической войны». Угроза обороноспособности страны заставила руководство отказаться от поддержки доморощенных новаторов типа Лысенко и признать существование нуклеиновых кислот в качестве носителей наследственной информации. По-видимому, этот мотив лежал в основании успеха по созданию ИРФХБ. Далее повторяется та же история, что и у физиков с «атомным проектом».
Необходимость преимущественного развития молекулярной биологии и генетики, сформулированная Ю.А.Овчинниковым вместе с привлеченными им коллегами – А.А.Баевым, Г.К.Скрябиным из Академия наук СССР, И.П.Ашмариным и В.М.Ждановым и др. из АМН СССР и донесенная до правительства через Военно-промышленную комиссию (ВПК), обеспечила тот рывок в развитии отечественной экспериментальной биологии, который имел место в 1970-е годы. Сложившийся таким образом альянс вызвал к жизни ряд постановлений ЦК и Совмина, коренным образом изменивших положение с финансированием комплекса биологических наук. Этот альянс оформился в организацию, предназначенную обеспечить решение оборонной задачи создания средств защиты от бактериологического оружия (Проблема №5) и получившую условное название Система. Она включала в себя институты и предприятия военного подчинения, с одной стороны, и научно-исследовательскую часть под «гражданской крышей» Главмикробиопрома – с другой стороны.
Задачи масштабно развернутой в 1970-е годы Системы включали техническое оснащение создаваемых учреждений, подготовку научных кадров, снабжение соответствующей аппаратурой лабораторий учебных институтов, обязанных готовить эти кадры. Эти обстоятельства не могли не сказаться положительным образом на общем уровне образования и организации исследовательской деятельности в стране в области микробиологии, генетики, биохимии и биофизики, иммунологии и паразитологии, других смежных специальностей. Таким образом инициированные биологами и военными правительственные постановления позволили отечественной науке если и не преодолеть полностью отставание в области физико-химической, молекулярной и клеточной биологии, то значительно – на конец 80-х – сократить разрыв с мировым уровнем.
С учетом имевшей место в предшествующие десятилетия практики подготовки специалистов и поступления информации очень остро стоял вопрос о подготовке кадров ученых. Одним из средств решения этой проблемы стали рабочие семинары. В сообществе советских биологов такой семинар возник стихийно в конце 1950-х в Миасово, где жил тогда Н.В.Тимофеев-Ресовский. Он сыграл выдающуюся роль в восстановлении истинной биологии в стране и в становлении кафедры биофизики на физическом факультет МГУ. Он не единственный из крупных биологов выжил после погромов 30-х и конца 40-х. Но из поколения крупных биологов долысенковского периода только он миновал эти погромы и не приспособлялся к сталинским правилам игры (в 1925–1945 он работал в Германии, а затем 10 лет провел в сталинском ГУЛАГЕ). Выйдя на свободу в 1955, он открыто демонстрировал черты и традиции российской интеллигенции начала века. Его слушали, как слушают бледные истощенные узники человека с воли. Миасовские школы-семинары стали родоначальниками многих аналогичных школ в последующие годы. На Биостанцию Уральского филиала Академия наук СССР в Миасово в течение нескольких лет съезжались регулярно группы физиков-теоретиков С.В.Вонсовского, математиков-кибернетиков, работавших с А.А.Ляпуновым, и группа молодежи кафедры биофизики МГУ во главе с Л.А.Блюменфельдом. Здесь в горячих спорах после прочтения специальных курсов формировались в довольно широких кругах молодежи общеметодологические основы, что содействовало развитию современной биологии в стране, пережившей информационный голод.
Позднее центр таких встреч-дискуссий переместился в Москву и превратился в постоянно действующий на протяжении 20 лет школу-семинар по проблемам молекулярной биологии. Первые школы носили информационный характер и сыграли положительную роль в выработке языка, зарождении и поддержке взаимного интереса, создания единого фронта исследовательской работы, рождения групп соавторов. После смерти Энгельгардта (1984) всесоюзные школы прекратили свое существование. Кроме того, в академических институтах работали регулярные проблемные семинары (семинар «Хромосома» Г.П.Георгиева и А.Д.Мирзабекова, семинар по биофизике М.В.Волькенштейна в Институте молекулярной биологии, семинар по молекулярной генетике Р.Б.Хесина и В.Н.Гвоздева в Институте молекулярной генетики).
Важным фактором развития было постепенное восстановление связей отечественной науки с мировой. В благоприятных условиях разрядки политической напряженности 1960–1970, в стране, жившей под лозунгом «догнать и перегнать», наука вновь стала предметом престижа государства. В 1970–1980-х симпозиумы СССР – ФРГ, СССР – Франция, СССР – Италия по проблемам молекулярной биологии и молекулярной генетики проходили ежегодно. Удавалось организовывать выезды перспективных молодых ученых в длительные командировки по стипендиям, предоставляемым международными организациями и научными фондами.
Итог 30-тилетнего развития – с большим или меньшим успехом все фундаментальные направления молекулярной биологии этого периода были представлены: 1950–1960-е годы – синтез белка на рибосомах по матрицам РНК; 1970-е годы – молекулярная организация генетического аппарата про- и эукариот; 1970–1980-е годы – модификация и конструирование геномов – генетическая инженерия. Силами ученых был обеспечен высокий уровень самого современного образования, подготовка специалистов, в настоящее время пользующихся большой популярностью в западных лабораториях. К следующему этапу развития – использованию наработанных общими усилиями результатов для решения проблем общей биологии – ученые были готовы.
Развитие химии и наук о Земле
На фоне биологии и физики развитие химии и наук о Земле, все время очевидно связанных с практической деятельностью, выглядят куда менее драматично. Конечно и их представителей, как и всех, коснулись сталинские репрессии, но организованные против них кампании не играли столь существенной роли в их развитии (квантовая химия не была серьезно затронута «дискуссией» о химическом резонансе, просто чуть-чуть подправили формулировки – говорили о «методе орбиталей», а не резонансе). Они имели отношение ко многим большим промышленным и военным программам, в том числе и к «атомному» и «космическому» проектам, хотя и не играли там ведущую роль. С другой стороны, место отечественной химии и наук о Земле в истории мировой науки, пожалуй, более заметное, чем отечественной физики в истории физики.
История химии в трудах российских ученых почти с зеркальной точностью отражает историю этой науки во всей ее целостности. Исследования в области химии в России проходили через признанные миром постулаты Р.Бойля о химических элементах, но в своеобразной интерпретации М.В.Ломоносовым. Д.И.Менделееву принадлежит честь введения порядка и ясности в хаос, который был в области изучения элементов, но этому предшествовала длинная цепь открытия новых химических элементов. Исторически обязательны были французские (Ш.Жерар) и немецкие (А.Кекуле) предшественники А.М.Бутлерова (на Западе его недооценивали до середины 20 века). Органический катализ был введен в химию совершенно одновременно – в 1900–1910 французом П.Сабатье и русским химиком В.Н.Ипатьевым. Так же синхронно в 1920–1930-х годах создавалось учение о цепных процессах в работах двух лауреатов Нобелевской премии – английского ученого С.Н.Хиншелвуда и русского академика Н.Н.Семенова. Успехи российских ученых здесь по своему уровню всегда оказывались сопоставимыми с мировыми достижениями, а нередко и превосходящими последние. Ломоносов, Менделеев, Бутлеров, Ипатьев, Семенов достойно представляют отечественную химию на всех основных ступенях развития химических знаний.
К советскому периоду относится, в первую очередь, последний этап – «учение о химическом процессе» – особый, третий после менделеевского «учения о составе» и бутлеровской «структурной химии» уровень развития химического знания. Он был сформирован во многом в результате работ Н.Н.Семенова, но опирался на развитую российскую традицию. Первые блоки в фундамент учения о химических процессах были заложены в работах по химической кинетике ближайшего коллеги Менделеева Н.А.Меншуткина (1842–1907), наряду с исследованиями академика Д.П.Коновалова (1856–1929).
Отечественная химия представлена во всех основных областях сильными научными школами. Основателями отечественных школ химиков были Н.Н.Зинин, Д.И.Менделеев, А.М.Бутлеров. Особенно крупной, давшей многочисленные побеги, была школа Бутлерова, в которую входили, в частности, В.В.Марковников, А.М.Зайцев, Е.Е.Вагнер, А.Е.Фаворский, И.Л.Кондратьев и др.
А.Е.Фаворский (1860–1945) создал свою школу, отличающуюся широким спектром исследований в органической химии. Его ученик В.Н.Ипатьев был основателем большой научной школы, к которой принадлежат такие выдающиеся химики, как Г.А.Разуваев, М.С.Немцов, А.Д.Петров, А.В.Фрост, Б.Н.Долгов, В.В.Ипатьев, Н.А.Орлов, Б.Л.Молдавский, Е.И.Шпитальский и др.
Еще более широким спектром исследований в органической химии, чем школа Фаворского, отличались исследования школы одного из основоположников органического катализа и нефтехимии академика Н.Д.Зелинского (1861–1953). В нее входили такие выдающиеся химики, как А.А.Баландин, А.Н.Несмеянов, Б.А.Казанский, которые сами стали главами новых крупных школ.
Большую школу создал один из основоположников физико-химического анализа, работавший в области теории сплавов и растворов и сформулировавший представления о бертоллидах и дальтонидах академик Н.С.Курнаков (1860–1941).
В собирательное название «науки о Земле» входит большое число дисциплин, изучающих строение и эволюцию нашей планеты, а также историю физических, химических и биологических процессов, происходящих на ее поверхности. Сюда входят, во-первых, геологические науки, изучающие минеральный состав горных пород, их структуру и происхождение. Во-вторых, геофизические науки, дающие методы, расшифровывающие глубинное строение планеты и историю ее физических полей. В-третьих, геохимические дисциплины, раскрывающие миграцию атомов в горных породах, природных растворах и продуктах жизнедеятельности. В-четвертых, географические отрасли знания, исследующие различные компоненты географической оболочки и восстанавливающие ее историю в целом. В-пятых, науки раскрывающие свойства водных и воздушных оболочек планеты. Бóльшая часть из этой многочисленной группы наук сложилась в 20 веке. Меньшая часть – в 19 веке, а истоки некоторых из них приходятся на 18 век.
Российская наука о Земле почти за три века своего существования внесла существенный вклад в развитие всех наук рассматриваемой группы, а в некоторых случаях вклад этот был определяющим. Основание центральной Главной физической (с 1924 геофизической) обсерватории в Петербурге позволило России принять участие в международных геофизических работах. Работы директоров этой обсерватории – Купфера, Вильда, Б.Б.Голицына (основателя отечественной сейсмометрии) создали не только методы наблюдения, принятые в геофизических работах, но и продвинули значительно теорию соответствующих областей знания.
К началу 30-х годов Академия наук располагала когортой ученых мирового уровня, которые возглавили географические и геологические исследования в институтах, экспедициях, научных базах и филиалах Академии. Это – В.И.Вернадский, А.П.Карпинский, А.Д.Архангельский, А.Е.Ферсман, В.А.Обручев, И.М.Губкин, Ф.Ю.Левинсон-Лессинг, А.А.Борисяк, В.Л.Комаров, А.Н.Заварицкий, Ф.П.Саваренский, Д.С.Белянкин, А.А.Полканов, С.С.Смирнов, А.А.Григорьев, Л.С.Берг и др.
К важным программам этого периода следует отнести издание Большого советского атласа Мира (в 1937), освещающего природные условия нашей планеты; комплексные экспедиции, в числе которых Якутская экспедиция (1925–1930), положившая начало систематическому изучению природных ресурсов Восточной Сибири, крупные ледниковые экспедиции в Арктику и в горы Кавказа, Урала, Памира, Тянь-Шаня (1932–1933 в рамках II Международного полярного года).
К началу 1940-х в Академии сложилось несколько научных школ, успешно развивавшихся в последующие годы. Среди них, во-первых, – геохимическая школа В.И.Вернадского и его ученика и сподвижника А.Е.Ферсмана. Второе крупнейшее направление в науках о Земле, успешно развивавшееся в 30-е годы – петрография (петрология) магматических и метаморфических пород. Основоположником российской петрографической школы был Ф.Ю.Левинсон-Лессинг – директор Петрографического института Академия наук СССР (1930–38). В-третьих, это – общегеологическая школа А.Д.Архангельского, ставшего в 1934 директором Геологического института Академия наук СССР. В-четвертых, это – географическая школа, возглавляемая А.А.Григорьевым, развившем представление о едином физико-географическом процессе и физико-географической оболочке, как предмете физической географии (он подчеркивал, что составные части этой оболочки (литосфера, воздушная и водная оболочки) проникают одна в другую, взаимодействуют между собой под влиянием солнечной энергии и в присутствии органического мира). Значительные результаты были получены в сейсмологии (в 1928 был создан Сейсмологический институт Академия наук СССР). Итак, в предвоенные годы в Академия наук СССР сложились научные школы и были созданы научно-исследовательские институты почти по всем дисциплинам, входящим в группу наук о Земле. Война лишь временно задержала их развитие, но уже с 1946 исследования вновь начали развертываться.
В послевоенные годы академические научные учреждения, изучающие Землю, продолжали расширяться и умножаться. В 1950–1990 выделяются три взаимосвязанные между собой поля деятельности. Во-первых, разработка новых методов исследования и создание стационарных пунктов наблюдения для изучения строения планеты и современных процессов. Во-вторых, всестороннее изучение на основе стационарных измерений и экспедиционных работ строения недр и физических процессов в коре, водной и воздушной оболочках. В-третьих, разработка общих закономерностей строения и эволюции планеты и всей Солнечной системы.
Итак, российская наука в первый период своего развития не имела независимого существования. На нее оказывала большое влияние европейская наука, и первые ученые в России были иностранцы. Но в последующий период российская наука сделалась не только вполне самостоятельной, но в свою очередь влияла на науку европейскую и американскую. Чистые и прикладные науки в России дали огромные результаты, и почти 300 лет научного развития России доставили российским исследователям выдающееся место среди их европейских и американских коллег.
Аркадий Липкин
Бабков В.В. Н.К.Кольцов и борьба за автономию науки // Философские исследования, 1993
Бастракова М.С. Академия наук и власть: Второе столетие // Российская академия наук. 275 лет служения России. М, 1999
Бессараб М. Ландау. Страницы жизни. М., 1978
Вернадский В.И. Труды по истории науки в России. М., 1988
Вучинич А. Русская наука в эпоху кризиса: 1890– 1910 // ВИЕТ, 1993, №3
Грэхэм Л.Р. Очерки истории российской и советской науки. М., 1998
Демидов С.С. Математика в Российской академии наук со времен ее основания до конца 30-х ХХ столетия // Российская академия наук. 275 лет служения России. М, 1999
Еремеева А.И., Цицин Ф.А. Астрономия в истории Российской академия наук // Российская академия наук. 275 лет служения России. М, 1999
Кожевников А.Б. Ученый и государство: феномен Капицы // Философские исследования, 1993, №4
За железным занавесом: Мифы и реалии советской науки. Сб. статей. СПб., 2002.
Кузаков В.К. Очерки развития естественнонаучных и технических представлений на Руси в XX–XVII вв. М., 1976.
Кузнецов В.И. Исследования в области химии в Российской академии наук // Российская академия наук. 275 лет служения России. М, 1999
Кузнецова Н.И. Социо-культурные проблемы формирования науки в России (XVIII – середина XIX веков). М., УРСС, 1997
Левина Е.С. Биоотделения Академия наук СССР и развитие новых направлений экспериментальной биологии (1930-е – 1980-е гг.) // Российская академия наук. 275 лет служения России. М, 1999
Мирзоян Э.Н. Академия наук и теоретическая биологическая мысль в России // Российская академия наук. 275 лет служения России. М, 1999
Осипов Ю.С. Российская академия наук на пороге XXI века // Российская академия наук. 275 лет служения России. М., 1999
Резанов И.А. Развитие наук о Земле в Российской академии наук // Российская академия наук. 275 лет служения России. М.,1999
Развитие естествознания в России (XVIII – нач. XX века). (под ред. С.Р.Мишулинского, К.Л.Юшкевича). М., 1977
Шноль С.Э. Герои и злодеи российской науки. М., 1997
Vucinich A. Empire of Knowledge: The Academy of Science of USSR (1917-). Berkeley, 1984
Vucinich A. Science in Russian Culture, 1861–1917. Stanford, 1970
Vucinich A. Science in Russian Culture. A History to 1860. Stanford, 1963
Ответь на вопросы викторины «Животные»