ПИДЖИН

Содержание статьи

• Возникновение.
• Структура.
• Синтаксис.
• Лексика.
• ПИДЖИНЫ В РОССИИ
• Русско-китайский пиджин.
• Русско-норвежский пиджин,

ПИДЖИН, язык с радикально упрощенной грамматикой и сокращенным словарем (до 1500 слов или меньше), который ни для кого из говорящих на нем не является родным; в силу своей упрощенности пиджин способен обслуживать лишь ограниченный класс ситуаций общения.

Если для межъязыковых контактов используется язык, не являющийся родным ни для одного из коммуникантов, но при этом вполне «нормальный» с точки зрения его структурной сложности и в силу этого способный обслуживать неограниченно широкий круг коммуникативных целей, то термин «пиджин» к нему не применяется – в таких случаях мы имеем дело с т.н. койне. С другой стороны, в некоторых случаях пиджин становится родным языком какой-то группы населения, соответственно расширяя круг своих функциональных возможностей; в этом случае говорят, что он подвергся креолизации, или стал креольским языком (см. КРЕОЛЬСКИЕ ЯЗЫКИ). Число зафиксированных в мире креольских языков в несколько раз больше числа пиджинов, однако следует иметь в виду, что грань, за которой происходит превращение пиджина в креольский язык, размыта. В социолингвистике существует также понятие лингва франка, которое является обобщающим и используется для обозначения любого языка, используемого в качестве общего для разноязычных групп населения.

Возникновение.

Первым дошедшим до нас пиджином был язык лингва франка, который использовался в Средние века в Восточном Средиземноморье при торговых контактах между европейцами (которых называли тогда франками) и населением Леванта. В период европейской экспансии в эпоху географических открытий и колонизации в 16 в. происходило формирование огромного числа пиджинов, в основу которых легли португальский, испанский, французский и английский языки. Первый пиджин на основе английского языка возник в Северной Америке в ходе происходивших в начале 17 в. контактов между индейцами и белыми поселенцами; другие варианты пиджинов на основе английского сформировались в Китае и в Западной Африке в 17 в. и в Австралии и южных морях в начале 19 в. Китайско-английский и австралийский пиджины почти исчезли; меланезийский пиджин (неомеланезийский язык) до сих пор существует и функционирует. На американском континенте несколько разновидностей ранее существовавшего негритянско-английского пиджина продолжили существование в креолизированной форме; например, язык гулла на побережье Южной Каролины, креольский английский Ямайки и других островов Вест-Индии и тики-таки, или сранан-тонго в Суринаме (Нидерландской Гвиане). Французский лежит в основе креольских языков Луизианы, Гаити, Вест-Индии, Маврикия и Реюньона; испанский – в основе папьяменто (на котором говорят на Кюрасао) и нескольких контактных языков на Филиппинах. Существуют также многочисленные пиджины и креольские языки, в основе которых лежат неевропейские языки, например чинукский жаргон на севере тихоокеанского побережья США и лингва жерал (Lingua Gêral) («общий язык») в Бразилии, в основе которого лежит язык южноамериканских индейцев тупи-гуарани.

Структура.

С точки зрения структуры, пиджины и креольские языки похожи на все прочие языки, но отличаются упрощенной грамматикой и небольшим количеством слов. Они имеют четко определенные фонологические системы, которые можно записывать в научной транскрипции или же в орфографии, применимой к разным языкам. Всегда предпочтительнее записывать пиджин или креолизованный язык в орфографии, основанной на фонологии, а не подражать орфографии какого-либо европейского языка, чтобы не создавать ложного впечатления, будто пиджин или креольский язык представляет собой искаженную форму того или иного европейского языка. Например, используя фонологически-ориентированную орфографию, а не копируя английское написание слов, выражение со значением «Этот дом – большой» (англ. This house is big) на неомеланезийском языке мы записали бы Disfela haus i-bigfela, а не Dis fellow house 'e big fellow.

Пиджины и креольские языки имеют сильно упрощенные грамматические системы. Во многих отношениях они отличаются от того, что мы привыкли считать нормальным: многие привычные категории, такие, как число, род, или определенные и неопределенные артикли, могут отсутствовать, и в то же время могут присутствовать непривычные элементы, например показатели предиката или локативные суффиксы. Поэтому возник миф, будто в пиджинах «нет грамматики». В неомеланезийском языке, например, есть три суффикса: -fela – показатель множественного числа у личных местоимений (mi «я, мне, меня» – mifela «мы, нам, нас»); другой суффикс -fela, который присоединяется к прилагательным, но не имеет значения множественного числа (например, nufela «новый», wanfela «один»); и суффикс -im, который присоединяется к глаголам и указывает на то, что в предложении имеется прямой объект или же его наличие подразумевается (например, bringim «принеси это», mi bringim kaikai «я приношу еду»).

Синтаксис.

В синтаксисе пиджинов и креольских языков тоже обнаруживается много непривычных конструкций. В неомеланезийском, например, существительное (или любая другая часть речи, за исключением прилагательного), следующее за другим существительным, является определением к этому предшествующему существительному; например, haus kaikai значит «дом пищи, столовая», haus kuk значит «дом готовки, кухня», а man nogud значит «плохой человек» (причем слово nogud само по себе является наречием со значением «нежелательно»). В пиджинах и креольских языках имеются также такие типы предложений, которые кажутся нам странными, в частности отождествительное предложение, в котором предикат содержит не глагол, а существительное или прилагательное, которое отождествляется с субъектом; например, в неомеланезийском: desfela meri i-naisfela «эта женщина – красивая».

Лексика.

Поскольку словарный состав пиджинов сильно ограничен, отдельные слова часто приобретают гораздо более широкое значение, чем они имеют в языке-источнике. В неомеланезийском языке sari значит не только то же, что и английское слово sorry («огорченный, сожалеющий, извините»), но также «эмоционально возбужденный», а отсюда, в конечном счете, «рад»; в некоторых частях Новой Гвинеи sari tumas «очень рад (вас видеть)» является стандартной формой приветствия. Потребность в расширении словарного состава креолизованных языков для удовлетворения потребностей тех, для кого они являются родными, часто приводила к широкомасштабному заимствованию слов из того или иного европейского языка, обычно – из языка колониальных властей того региона, где говорят на данном креольском языке.

ПИДЖИНЫ В РОССИИ

Русско-китайский пиджин.

Среди пиджинов на русской основе наиболее известен русско-китайский, зародившийся во второй четверти 18 в.; первоначально он использовался китайскими и русскими купцами при пограничной торговле в соседних городах – русской Кяхте и китайском Маймачине, поэтому и именовался кяхтинским или маймачинским языком. С присоединением Приамурья и Приморья к России (1858–1860) на Дальнем Востоке получил распространение другой вариант этого пиджина, использовавшийся русскими при общении с постоянными и сезонными мигрантами из Китая, а с конца 19 в. – с китайским населением Маньчжурии. В меньшей степени он обслуживал контакты русских с монголами, а позднее с нанайцами, удэгейцами, корейцами (ср. речь нанайца Дерсу Узала в произведениях В.К.Арсеньева).

Уже на ранней стадии развития пиджина его китайский этнолект (т.е. тот вариант, которым пользовались китайцы) был относительно стабилен, поскольку подвергся специфической «нормализации»: в Китае по нему издавались учебные словари и разговорники, а купцы, отправлявшиеся торговать с русскими, были даже обязаны сдать экзамен на знание «русского» языка.

В Забайкалье пиджин был узкоспециализированным торговым языком, и число его носителей не превышало нескольких тысяч человек; дальневосточный вариант, имевший заметные лексические и грамматические особенности, но несомненно сохранявший преемственность с кяхтинской разновидностью, стал в первой половине 20 в. средством повседневного общения двух народов, и число тех, кто им пользовался, приближалось к миллиону.

До депортации основной массы китайцев в середине 1930-х годов их численность в пределах СССР составляла более 100 тыс. человек, а в летнее время за счет сезонников нередко возрастала в два и более раза. В Маньчжурии десятки тысяч русских появились в связи со строительством и эксплуатацией Китайской Восточной железной дороги (части Транссибирской магистрали, введенной в эксплуатацию в 1903) и ростом местной промышленности. Перед революцией здесь было уже более 200 тыс. российских подданных, к концу Гражданской войны эта цифра удвоилась. Знание китайского языка даже среди иммигрантов второго и третьего поколений было очень слабым (здесь имелась возможность получать среднее и даже высшее образование на русском языке). Несмотря на отток русского населения, коммуникативная потребность в пиджине частично сохранялась в Манчьжурии вплоть до «культурной революции» 1960-х годов.

Лексической основой пиджина послужил русский, хотя число китаизмов достаточно велико; заимствования из других языков, исключая монгольское по происхождению карабчи 'воровать', широкого распространения не получили.

Русско-китайский пиджин представляет большой типологический интерес; в отличие от более известных пиджинов на западноевропейской основе, в которых развиваются приименные предлоги и препозитивные аналитические видо-временные показатели (что иногда принимается за универсалию в отношении пиджинов), в русско-китайском пиджине ограниченно представлены послелоги (ср. ево кампани [<компания] там живи 'с ней там жил') и имеется два глагольных суффикса: -ла (перфективный показатель китайского происхождения, поддержанный русским показателем прошедшего времени женского рода) и -ды (предикативный показатель прилагательного, из кит.).

Противопоставление по числу в пиджине не было грамматикализовано, при этом личные местоимения моя / наша, тебе (тибе) / ваша находились в отношении свободного варьирования. Такая абсолютно чуждая русскому языку система подтверждается даже данными из русского этнолекта: Когда тебе зайди? Ваша забыла нету. Тебе смотри надо, говори чего-чего 'Ты когда зайдешь? Не забудь. Посмотришь, скажешь, что надо делать' (русская женщина маляру-китайцу).

О степени развитости, стабильности и распространении пиджина свидетельствует возникновение на нем своеобразного фольклора. По свидетельству очевидцев, в начале 1930-х годов и в русской, и в китайской среде была популярна песенка на мотив «Солнце всходит и заходит...»: Сонца ю-ла и мию-ла, / Чега фанза бу шанго, / Караула сыпи-ла ю-ла, Мая фангули акыно («Солнце есть и нет, / Этот дом нехороший, / Караул уснул, / Я сломал окно»). Ср. также рискованную поговорку Каму нара харашо, кому низа пылоха («Кто на нарах – [тому] хорошо, кто внизу [под нарами] плохо») и детскую дразнилку: Ходя, ходя лайла. / Штаны потеряйла, / Моя нашола, / Тебе не давайла («Китаец, китаец, иди сюда. / [Ты] штаны потерял, / Я нашел, / Тебе не отдал»).

Многим русским (как это всегда бывает с народом, язык которого послужил лексической основой пиджина) пиджин казался всего лишь испорченным родным языком, поэтому русский этнолект этого пиджина представлял собой континуум вариантов от достаточно стабильных и по всем параметрам приближающихся к китайскому этнолекту, до упрощенного русского языка, «испорченного на китайский манер». Даже те русские, кто придерживался стандарта пиджина в фонетике и грамматике, склонны были включать в текст на пиджине любую лексику из своего родного языка, оформляя ее «под пиджин», ср. подчеркнутые слова в реплике русского, расхваливающего продаваемую китайцу шубу: Его сота рубли купеза давай; его хаохао-ды ю, дада-ды ю; полтора года таскай, ломай не могу; его замерзни мею. «За нее торговцы 100 рублей предлагают; она очень хороша, большая; полтора года проносишь – не порвется; в ней не замерзнешь».

Хотя пиджин давно вышел из употребления, его влияние до сих пор сказывается и на дальневосточном русском просторечии, и на языке эмигрантов из Маньчжурии. Представители старшего поколения употребляют заимствования из пиджина карáбчить, 'воровать', чифáнить 'есть', тундúть 'понимать' (и бутундúть 'не понимать'), хóдя 'китаец', ирбýль 'кореец' и т.п. В аффективной речи возможно употребление фраз типа шибко шанго 'очень хорошо'. С появлением в начале 20 в. мелких китайских торговцев на юге Сибири и в Европейской России отдельные слова (в частности, чифанить, карабчить) получили более широкое распространение и отмечаются современными словарями жаргонной лексики. На Дальнем Востоке распространение получил сравнительный оборот с постпозитивным одинаковый: Видела кубинца – как негр одинаковый. (Ср. в пиджине: Тибе чушка адинака «Ты – как свинья».)

Русская речь старейших коренных народов Дальнего Востока до самого последнего времени несла на себе сильный отпечаток этого пиджина, ср. такие примеры из записей 1980–1990-х годов: Шибко не умей его шей «Она шить совсем не умеет»; Его лодка ходи, я компания ходи «Он на лодке поплыл, вместе со мной поплыл»; Старый уже нету-ла «Стариков уже никого не осталось»; А мы ланьше нада бы спрасил бы, а щаса исё забыла; галава бали, кости бали, я еле-еле ходит «Меня раньше надо было спрашивать, а сейчас все забыла; голова болит, кости болят, я еле-еле хожу».

Русско-норвежский пиджин,

наиболее известный как руссенорск, – торговый пиджин, использовавшийся при межэтническом общении торговцев, рыбаков и моряков на русском и норвежском побережье. Этот пиджин назывался также моя-по-твоя ('я [говорю] по-твоему') и как-спрэк ('что говоришь?' или 'что сказал?'). Время возникновения руссенорска неизвестно, но самые ранние свидетельства его функционирования относятся к началу 19 в.; число лиц, пользовавшихся им к началу 20 в., можно оценить в несколько тысяч человек. Пиджин окончательно вышел из употребления с закрытием границы в 1920-х годах и известен по небольшому количеству непрофессионально записанных диалогов. От многих других пиджинов руссенорск отличается тем, что доля русской и норвежской лексики в его словаре сопоставима: из примерно 400 известных лексических единиц около половины восходит к норвежскому и около трети – к русскому (имеется также морская терминология нижненемецкого и английского происхождения, некоторое количество финских, шведских и саамских слов).

Многие слова в равной степени возводимы к русскому и норвежскому, это касается не только интернационализмов типа kajuta 'каюта', vin 'вино' и т.п. – ср., например, многофункциональный предлог po (русск. по и норв. pa 'в, на, к'), kruski 'кружка' (норв. krus), ljugom 'врать' (норв. lyve и русск. лгать) или контаминацию норв. mange 'много' и русск. много ли в форме mangoli 'много'. Иногда двойная этимология может приводить к различным интерпретациям текста, например, первое слово фразы No davaj drinkom 'Давай выпьем' может быть осмыслено либо как норвежское nu 'сейчас', либо как русское ну; фраза moja skasi – как эквивалент нормативного норвежского jeg skal sige 'я скажу' или «русского» моя скажи. Из особенностей морфологического оформления лексики следует отметить асемантический (не несущий значения) суффикс -om не до конца понятного происхождения (присоединяется как к русским, так и к норвежским основам: smottrom 'смотреть, видеть', robotom 'работать', kralom 'воровать'; levom 'жить', stannom 'находиться', betalom 'платить').

Наиболее любопытной грамматической чертой руссенорска является синтаксис отрицания при глаголе; между отрицанием и самим глаголом могут помещаться подлежащее и различные виды дополнений: Paa den dag ikke Russefolk arbej «В этот день [Пасху] русские не работают»; Kor ju ikke paa moja mokka kladi? «Почему ты не привез мне муку?» Такой порядок слов невозможен ни в русском, ни в норвежском (где отрицание следует за глаголом), но вот в финском языке аналогичный синтаксис вполне обычен. Эта особенность, а также наличие в руссенорске лексики из «сухопутных» (в контексте контактов на Баренцевом море) шведского и финского языков позволяет предположить существование в этом районе отличных от руссенорска его «сухопутных» предшественников, известных норвежцам и/или русским.

Еще один русский пиджин – т.н. таймырская «говорка» – оказался в поле зрения исследователей уже в полуразрушенном состоянии. Предполагается, что он сложился в 18–19 вв. при контактах первых постоянных русских поселенцев на Таймыре с местным населением и стал также языком общения аборигенных народов. В 20 в., особенно с распространением школьного образования, говорка претерпела существенные изменения под воздействием нормативного русского, однако многие представители старшего поколения, даже владея существенно более близкими к стандарту разновидностями русского языка, продолжает в межэтническом (в основном нганасано-долганском) общении пользоваться говоркой. Молодежь и большинство лиц среднего возраста беглой речи на говорке почти не понимают.

Лексика, исключая единичные примеры, восходит к русскому языку, однако имеются фонетические и семантические отличия (ср.: серёдка 'половина, часть', люди 'человек', человек 'кто-нибудь', дородно 'много, достаточно', поймать 'получать', резáть 'пересекать реку; проводить время', казать 'сказать, говорить, рассказывать'); при отсутствии словоизменения существительных для ряда слов обычной является форма нормативного косвенного падежа (Это самый натуре казку «Это самая подлинная история»).

В системе имени особое положение занимает многоцелевой послелог место (Как тебя голова место попал? «Как тебе в голову пришло?»; Тебя колоти ножик место! «Коли ножом!»; Чими девка-то песня пел меня сестра место «Дочь Чими пропела песню моей сестре»). В атрибутивных сочетаниях имен порядок обратен нормативному русскому: Меня сестра девка мужик совсем худой «Муж дочери моей сестры очень плохой»; ср. также царь девка 'царевна [царя дочь]', конь санка 'телега', железка вести 'радиограмма'. В этом отношение говорка сходна с русско-китайским пиджином (вата пинжака 'ватный пиджак', сукона халаза 'суконный халат', чушка мясо 'свинина', Валера мамака 'мать Валеры'), но противопоставлен руссенорску (meska gropa 'мешок крупы', glass tsjai 'стакан чаю', to voga treska 'два веса трески'). Личные местоимения используются в говорке несколько хаотично, но для состояния «исконного» пиджина предположительно реконструируются формы меня, тебя и ево с аналитическим выражением двойственного и множественного числа при помощи оба и се [<все] (Вода таскать не хочет ево оба «Они двое не хотят носить воду»). Выражение времени в глаголе в современной говорке близко к нормативному русскому, но согласование подлежащего со сказуемым в целом отсутствует и форма глагола выбирается случайным образом (Меня проверяет, тебя как живут «Я проверяю, как ты живешь»).

Вероятно, пиджины на русской основе существовали и в других местах; по крайней мере, так можно проинтерпретировать ненормативный русский язык общения русских с башкирами в произведениях С.Т.Аксакова, русскую речь кавказских горцев в художественной литературе 19 в. (ср. у Л.Толстого в рассказе Набег: Шамиль на похода ходить не будет; Шамиль наиб пошлет, а сам труба смотреть будет) и т.п. Эти тексты часто демонстрируют три характерные особенности, зафиксированные в поговорке «Моя твоя не понимай»: употребление притяжательных местоимений в функции личных, использование глагольной лексики в форме императива и порядок членов предложения: «подлежащее – дополнение – сказуемое».

Восходящие к притяжательным личные местоимения известны в руссенорске и русско-китайском (в последнем случае для 2-го лица ед. ч. наряду с формой тебе). Что касается второй черты, то она последовательно представлена лишь в русско-китайском и частично в руссенорске (kladi 'приносить, привозить', skasi 'говорить, сказать'), но во многие языки Севера русские глаголы заимствовались как раз в форме императива (с соответствующей суффиксацией), ср.: коми решай-тны 'решать', сними-тны 'снять', зимуй-тны 'зимовать'; мансийские решай-та?кве 'решать', думай-та?кве 'думать'; эвенкийские решай-деми 'решать', попляши-дями 'плясать'; эвенские решай-дай 'решать', грузи-дай 'грузить' (по этой же модели оформляются и недавние заимствования типа утверди-, фотографируй-). Известно, что первые контакты соответствующих народов с русскими (сборщиками ясака и торговцами) на протяжении столетий носили экстенсивный характер и скорее всего обслуживались пиджином.

Наибольший интерес вызывает порядок слов с конечным положением сказуемого: для русского языка он маркирован, для норвежского нехарактерен, для китайского – невозможен, но в соответствующих пиджинах преобладает именно он. Между тем как раз такой синтаксический порядок обычен в уральских и алтайских языках Поволжья, Европейского Севера и Сибири. Считается, что традиция его использования зародилась при употреблении «упрощенного» русского языка при давних контактах с финскими и тюркскими народами. Другое объяснение этого факта предполагает принятие гипотезы, (аргументы в пользу которой приводятся в современном лингвистическом функционализме), в соответствии с которой именно такой порядок слов является наиболее базовым и «прагматичным» (см. ФУНКЦИОНАЛИЗМ В ЛИНГВИСТИКЕ).

Руссенорск и русско-китайский пиджин демонстрируют неожиданную для пиджина и типологически интересную «неэкономность» словаря; в обоих языках были десятки синонимических дублетов разного происхождения, ср. в руссенорске: skasi/spraekam 'говорить, сказать', balduska/kvejta 'палтус', dobra/bra 'хороший', eta/den 'этот', njet/ikke 'не', davaj/vesagu показатель побудительности; в русско-китайском: мая/воды 'я', эта/чега 'этот', ю/еси 'есть', мию/нету 'нет', ломай/фангули 'ломать, рвать, портить'. При этом имелась отчетливая тенденция пользоваться «чужой» лексикой: норвежцы (и, соответственно, китайцы) предпочитали русскую, а русские – норвежскую (китайскую). Ср. такой обмен репликами: (Русский): Всё игэян? «[Цена за] всё одинаковая?» – (Китаец): Адинака! «Одинаковая!» Вероятно, в этих случаях действовал своеобразный принцип вежливости «моя-по-твоя», признание относительного равноправия и социального партнерства коммуникантов.