КРЫЛАТЫЕ СЛОВА

КРЫЛАТЫЕ СЛОВА, различные в структурном отношении устойчивые сочетания слов, в большинстве случаев афористического характера, источник возникновения которых (литературный, фольклорный, публицистический и т.п.) мыслится как общеизвестный. Интересно, что само выражение «крылатые слова» считается заимствованным у Гомера, причем Гомер понимал под крылатыми словами нечто совершенное иное, ср. в Илиаде: Зевс призывает его и крылатые речи вещает: / Мчися, обманчивый Сон, к кораблям быстролетным ахеян. В современном понимании этот термин употребляется, по-видимому, с 1864, когда впервые вышел в свет известный словарь Георга Бюхмана Крылатые слова (G.Büchmann. Geflügelte Worte).

Также по теме:

ЛИНГВИСТИКА (ЯЗЫКОЗНАНИЕ, ЯЗЫКОВЕДЕНИЕ)

Из данного выше определения с очевидностью следует, что крылатые слова не являются строго лингвистической категорией. Они образуют некое подмножество фразеологизмов, чаще всего идиом или паремий (см. ФРАЗЕОЛОГИЯ). Считать ли, например, все фразеологизмы библейского происхождения крылатыми словами? Для людей, знакомых с текстом Священного Писания, все библеизмы – крылатые слова, так как они восходят к авторитетному источнику. Для других – это просто устойчивые выражения русского языка. Как квалифицировать, к примеру, такое выражение, как время жить, время умирать? Для одних оно относится к крылатым словам потому, что известен его источник – книга Екклезиаст, для других – потому, что так называется один из романов Э.М.Ремарка, для третьих это вообще не крылатое слово, а просто слабоидиоматичное устойчивое русское выражение афористического характера.

Являются ли крылатыми словами выражения, восходящие к античности, типа жребий брошен? Для тех, кто учил латынь, и помнит, что значит alea jacta est, по-видимому, да, поскольку эти слова приписываются Юлию Цезарю. Причем, если верить Светонию, Цезарь сказал эти слова на латинском языке, а если верить Плутарху – на греческом. Что должно быть в данном случае решающим критерием? Наличие у современных носителей русского языка ассоциаций с военными походами Цезаря, в частности с переходом через Рубикон? Или наличие исторических свидетельств, что эти слова, действительно, были произнесены Цезарем? А как квалифицировать ассоциативно близкое выражение перейти Рубикон? По некоторым свидетельствам, Цезарь произнес также нечто вроде Rubiconem transeo. В любом случае этимологически, ситуативно и семантически идиома перейти Рубикон входит в один ряд с выражением жребий брошен. Насколько вообще важно для лингвистического описания этих и подобных им выражений, что и как говорил Цезарь?

Аллюзии на автора крылатого выражения или на произведение-источник и его героев могут быть частью смысла высказывания – иногда даже более значимой для данной ситуации, чем собственно семантика использованного выражения. Например, строки из известной песни Юза Алешковского Вы здесь из искры раздували пламя / Спасибо вам, я греюсь у костра, обращенные к Сталину, содержат двойную аллюзию. Во-первых, выражение из искры раздували пламя отсылает слушателя к знаменитой строке из искры возгорится пламя из поэтического ответа Одоевского на пушкинское послание декабристам Во глубине сибирских руд. Тем самым вводится идея сопоставления заключенных сталинских лагерей с декабристами. С другой стороны, это выражение содержит аллюзию на ленинскую «Искру» и, соответственно, на политическую деятельность большевиков. Следующая строка спасибо вам, я греюсь у костра дает возможность переинтерпретации образа пламени в буквальном смысле, т.е. материализации метафоры. Одновременно эта строка и сама может быть прочитана метафорически: костры концлагерей как последствия раздутого большевиками пламени революции. Подобная информационная насыщенность текста возможна только при условии наличия у адресата знаний об источнике данного выражения. Таким образом, тот факт, что выражение из искры возгорится пламя относится к крылатым словам, т.е. мыслится как легко соотносимое со своим источником для большинства носителей языка (или, по крайней мере, для образованной его части), позволяет автору использовать его нетривиальным образом, добиваясь определенных художественных эффектов. Понятно, что обычные фразеологизмы подобного нетривиального использования не допускают.

В случаях, когда источник крылатого выражения общеизвестен (т.е. когда оно, строго говоря, является цитатой из некоторого источника), для его употребления характерны все признаки «цитатной модальности»: говорящий вводит в дискурс цитируемое произведение, что позволяет провести имплицитные параллели между обсуждаемой ситуацией и соответствующим фрагментом произведения-источника; самое крылатое выражение воспринимается как «чужая речь»; часто его использование сопровождается метакоммуникативными «заставками» типа как говорил Остап Бендер…, явным образом маркирующие цитату, и т.д. В случаях же, когда источник (полу)забыт – часто это связано с высокой частотой употребления соответствующего крылатого слова, – оно воспринимается скорее как «нормальный» (т.е. анонимный) фразеологизм.

Подобные различия в осмыслении и использовании крылатых слов могут быть показаны на примере выражений из романов Ильфа и Петрова Двенадцать стульев и Золотой теленок, послуживших источником большого количества широкоупотребительных цитат, многие из которых обогатили русскую фразеологию. Сам по себе вопрос, почему определенные произведения становятся источником крылатых слов, а другие (часто не менее известные и культурно значимые) – нет, заслуживает отдельного рассмотрения. Для русской культуры, по-видимому, наиболее продуктивные источники крылатых слов – это басни И.А.Крылова (а воз и ныне там; так поди же попляши; мартышка и очки; тришкин кафтан; демьянова уха и др.), Горе от ума А.С.Грибоедова (счастливые часов не наблюдают; сюда я больше не ездок; ах, боже мой, что станет говорить княгиня Марья Алексевна и др.), а в более позднее время – романы Ильфа и Петрова. Интересно, что одни выражения, заимствованные из этих романов, воспринимаются как цитаты, а другие – скорее как идиомы, практически утратившие связь с источником. Например, выражение лед тронулся, господа присяжные заседатели однозначно вводит в дискурс образ Остапа Бендера, в то время как усеченная форма этого выражения лед тронулся, употребленная в контексте, не содержащем явных указаний на источник, вряд ли вообще ассоциируется с этим литературным героем и может быть описана как стандартная идиома. Сходным образом и выражение на блюдечке с голубой каемочкой может употребляться вне всяких ассоциативных связей с источником и должно включаться во фразеологические словари. Напротив, такие выражения, как ключи от квартиры, где деньги лежат или пилите, Шура, они золотые сохраняют свой цитатный характер. См. также АЛЛЮЗИЯ.