ТАРУССКИЕ СТРАНИЦЫ

ТАРУССКИЕ СТРАНИЦЫ, литературно-художественный иллюстрированный сборник, изданный в 1961 в Калуге. Составитель Н.Оттен, в редакционную коллегию входили также В.Кобликов, Н.Панченко, К.Паустовский и Арк.Штейнберг. Появившиеся в период «оттепели» и во многом рожденные восторженной эйфорией, охватившей общество, Тарусские страницы тем не менее учитывали печальный опыт предшествовавших им двух выпусков альманаха «Литературная Москва», чьи материалы были раскритикованы, а намечавшийся выход очередного выпуска запрещен. Расчет строился на том, что, во-первых, издание готовится вдалеке от Москвы, вдали от бдительной столичной цензуры; во-вторых, в нем, как бы уравновешивая художественные материалы, большое место составители отвели вполне лояльным очеркам и публицистике (присутствие среди авторов Н.Я.Мандельштам, выступавшей под псевдонимом «Н.Яковлева», имело значение только для «посвященных»); в-третьих, упор делался на то, что эти места на Оке давно облюбованы русскими живописцами (в частности, здесь жили и работали В.Д.Поленов и В.Е.Борисов-Мусатов, которым в сборнике посвящены отдельные материалы) и являются своего рода культурным заповедником.

Но именно нарочитая аполитичность, удаленность от общественных бурь, а также двусмысленная параллель с дореволюционной творческой интеллигенцией и бросались в глаза. И хотя Таруса действительно вновь сделалась притягательной для самых разных литераторов и художников (здесь бывали или жили некоторое время К.Г.Паустовский, Н.Заболоцкий, а также Штейнберг, к которому приезжали его многочисленные ученики и друзья), такое сопоставление не смягчало остроты ситуации, тем более что опубликованные на страницах сборника стихи и проза были для своего времени заведомо полемичными.

Повесть в стихах В.Корнилова Шофер, герой которой после армии отправился искать счастье на целину, отличалась и резкостью лексики, и драматичностью сюжета. Отличный от распространенного взгляд на войну представлен в повести Б.Окуджавы Будь здоров, школяр! Внимание автора привлекла судьба маленького человека – и по возрасту, и по принятой в русской литературе табели об общественных рангах. О таком же маленьком в физическом смысле, но духовно сильном человеке повествовали и стихи Штейнберга про современного лилипута, возвращающегося с работы среди других усталых работяг.

Шокировали резкой, едва ли не за пределами искусства, физиологичностью стихи Панченко из цикла Обелиски. История о том, как забытую в отступлении полковую парикмахершу изнасиловала власовская рота, а повернувшие вспять, охваченные праведным гневом солдаты мстят за ее смерть («я этими вот белыми зубами откусывал, как репы, кадыки»), опять-таки противоречила общепринятой точке зрения на войну, да и упоминание в каком бы то ни было контексте власовцев казалось крамолой. В большой подборке стихов Н.Коржавина (поэта дотоле почти не публиковавшегося) впервые увидели свет ставшие затем широко известными строки «Я с детства полюбил овал / За то, что он такой законченный», которые полемично противопоставлялись вынесенному в эпиграф хрестоматийному двустишию П.Когана, и его же, посвященное русским женщинам, построенное на обыгрывании некрасовских строк «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет», стихотворение с горьким выводом: «Но кони все скачут и скачут, / А избы горят и горят». Резко звучал и очерк Глаза пустые и глаза волшебные Ф.Вигдоровой, известной журналистки, в скором времени ставшей хронистом суда над И.Бродским.

В таком контексте приобрели незапланированную остроту произведения авторов вполне нейтральных – три рассказа Ю.Казакова (особенно рассказ Ни стуку, ни грюку), повесть Б.Балтера Трое из нашего города (впоследствии публиковавшаяся под названием До свидания, мальчики!) и маленькая повесть В.Максимова Мы обживаем землю. Следует отметить, что вообще склонные к публицистике поэты Б.Слуцкий и Д.Самойлов здесь представлены большими подборками добротных, но заведомо «проходимых» стихов.

Двойственную природу сборника подтверждает и участие в нем фрондирующих, но донельзя осторожных и ни при каких обстоятельствах не идущих на конфронтацию с властями Е.Винокурова и Ю.Трифонова. С другой стороны, даже предложенные для публикации главы из мемуарно-публицистической книги К.Г.Паустовского Золотая роза были в определенном смысле полемичны из-за выбранных героев – И.А.Бунина и Ю.К.Олеши. Вызывающими казались и материалы, посвященные Вс.Э.Мейерхольду (среди них записи и заметки А.Гладкова). И здесь скрытая полемичность заключалась не столько в тексте, сколько в теме, запретной либо не поощряемой.

Желание не обострять отношения, но при этом воспользоваться подвернувшимся случаем и оправдать ожидания либеральных читателей прослеживается во всех публикациях сборника. Тут и большая подборка стихотворений Заболоцкого, где выделяются Прохожий и Бегство в Египет, и рассказ погибшего на войне, признанного классиком советской литературы Ю.Крымова, и огромная подборка прежде полузапретной М.И.Цветаевой, «смягченная» предисловием вполне лояльного Вс.Иванова.

Сборник был проиллюстрирован не только портретами отличившихся работников, героев очерков, но и неизвестными рисунками И.Левитана, М.Врубеля, К.Коровина и др., к сожалению, воспроизведенными и по тем временам наихудшим образом, на газетной бумаге.

Расчет редакционной коллегии не оправдался: сборник был замечен не только читателями, но и начальством. Последовали резкие оргвыводы. Директор Калужского книжного издательства А.Сладков получил строгий выговор, главный редактор издательства Р.Левита освобожден от занимаемой должности, секретарю обкома КПСС по идеологии А.Сургакову было поставлено на вид. Более строгие меры (вплоть до специального постановления), запланированные Бюро ЦК КПСС по РСФСР, где были рассмотрены материалы сборника, были отменены Н.С.Хрущевым после того, как у него на приеме побывал Паустовский.