СОРОКИН, ВЛАДИМИР ГЕОРГИЕВИЧ

СОРОКИН, ВЛАДИМИР ГЕОРГИЕВИЧ, (р. 1955), русский писатель, драматург, сценарист.

Родился 7 августа 1955 в подмосковном городе Быково. После учебы в московском институте нефтяной и газовой промышленности и институте неорганической химии занимался книжной графикой, полиграфией, участвовал в выставках. Общение с кругом московских концептуалистов стало импульсом к литературному творчеству.

Владимир Сорокин – видный представитель концептуализма и соц-арта в прозаических жанрах. Дискуссии вокруг его произведений достигают накала высокой степени и имеют широкий общественный резонанс.

Становление в России постмодернизма, в русле которого развивалось творчество Сорокина в 1980–1990-е, стало реакцией на воздействие советской идеологической системы. Бессмысленно и монотонно играя с образами, представляющими собой культурные осколки советской идеологии, ничего не вкладывая в них, автор изживает остатки травматического опыта, ушедшего в подсознание. Такая позиция характерна для последователей постмодернизма, которые считают, что история культуры закончилась и все, что можно было изобрести, уже давно изобретено, поэтому следует создавать новое из «великих обломков» уже существующего. Отсюда эклектизм творчества Сорокина, подчеркнуто отстраненного, бесчувственного, механизированного, лишенного какой бы то ни было оценочной направленности. До сердца его образы не доходят и не должны дойти, тем более что от этой категории автор принципиально открещивается.

Очередь (1985) роман-зарисовка в жанре реплик и диалогов в очереди. В своем первом привлекшем к себе внимание произведении, опубликованном в парижском издательстве «Синтаксис», Сорокин обнаруживает интерес к критическому исследованию реалий советской жизни, что роднило его по тематике с писателями-диссидентами. Впрочем, тема таких культурологических изысканий становится для его творчества постоянной. Очередь – одно из основополагающих общественных понятий и реалий советской системы, понимаемое и как своего рода путь к счастью и как своеобразный тест на терпение и стойкость (выстоишь или не выдержишь и сбежишь). В отрывочных фразах прослеживаются реалии советского образа жизни, тип отношений между людьми, включенных в «вечную очередь», и превращение такого пути в абсурд.

Норма (1979–1983) – сборник стилистически замкнутых на себе текстов, представляющих собой разного рода упражнения на тему «норма»: игры с этими понятием или варианты интерпретации категории «норма». Например, зарисовки советского образа жизни, повествующие о потреблении гражданами продукта, условно называемого «нормой», производимой, как впоследствии выясняется, из человеческих фекалий. Затронута и тема иерархичности советского общества, в котором каждый получал свою «порцию дерьма» в соответствии с местом в табели о рангах. В другой части романа, составленной из писем, исследуется противопоставление «норма – патология» – как от связного послания происходит постепенный переход к полубессмысленному изложению и полному бреду. Повествование о зверствах ЧК на селе в период коллективизации, по-видимому, можно интерпретировать как размышление на тему нормы допустимой власти – в какой момент она превращается в насилие и издевательство. Еще один текст – стихотворения о временах года (норма природно-социальная), другой – представлен в виде усадебной прозы о поисках национальной идеи (норма патриотическая), и последний – анекдоты в духе черного юмора, обыгрывающие клише советских фильмов и песен 1930-х. При этом в сборнике отсутствует сквозной сюжет или герой, объединяющий произведение в органическое целое.

Роман (1985–1989) – клише русского «усадебного» романа 19 в. Писатель взялся вычленить общие свойства множества русских романов. Роман Сорокина читается как произведение о языке, существующем независимо от той реальности, которая на этом языке описывалась в 19 в. Сознание читателя фиксирует, как описывается природа, усадьба, выражение лица барышни и т.д., но при этом впечатление получается совсем иное, чем при чтении реального Толстого или Тургенева. Отторгнутый от собственного содержания голый скелет романной формы дает странный сопутствующий эффект обесценивания и самого русского романа как литературного и культурного явления.

Тридцатая любовь Марины (1982–1984) – женская история в духе производственного романа. В результате «благотворного влияния коллектива» в лице секретаря парткома законченная индивидуалистка, эгоистка и лесбиянка, склонная к религии и диссидентству, становится бодрым членом «здорового» производственного подразделения. Сорокин показывает, как трясина коллективного бессознательного поглощает индивидуальные формы существования вплоть до полного их исчезновения. История заканчивается характерной для Сорокина концовкой – уходом в абсурд, в ничто, в бессвязную и бессмысленную идеологическую риторику.

Сердца четырех (1991) – роман о том, как некие мистические основания, заложенные в самом, казалось бы, случайном сочетании цифр – 6, 2, 5, 5 – могут стать поводом для создания некой тоталитарной организации. А ее члены будут наделены способностью как нож сквозь масло проходить сквозь окружающих людей, неотвратимо приближаясь к неведомой цели своей жизни. Возможно, это намек на то, что любая бессмыслица, получившая статус мистического основания, вполне реально может стать источником силы с загадочными свойствами. Правда, невольно напрашивается вопрос, с чем соотносится эта сила в первую очередь – с некими достоинствам того, во что верят или с преображающим возможностям человеческого воображения и веры.

Голубое сало (1999) – этот роман-фантасмагория вызвал наибольший интерес и резонанс в обществе. Произведение живописует картины, по словам автора, «коллективного российского бессознательного» образца 20 в. В качестве действующих персонажей представлен почти полный иконостас архетипических фигур мифологии – Сталина, Хрущева, Гитлера, а также культовых фигур российской культуры и литературы – Ахматовой, Бродского и др. Впрочем, сорокинские образы известных личностей имеют мало общего с реальными прототипами – автор продолжает «играть» со стереотипами массовой культуры.

По сюжету романа, клоны русских классиков, написав некие великие тексты, перед тем, как впасть в анабиоз (небытие) выделяют из себя вещество – «голубое сало» – креативность, созидательное начало в чистом виде. Далее идет дележ и борьба за обладание им, охватывающая как представителей иерархии власти так и членов неких тайных сект и обществ из будущего и параллельного настоящего. На фоне этой фабулы герои-символы вступают в отношения соития, то бишь обладания друг другом. Такой тип отношений, как и борьба за владение неким чудодейственным предметом или веществом входят в типичный сюжет-клише традиционных мифов. Но и тут Сорокин остается верен себе – глубинные архаические отношения взаимопритягивания и взаимопроникновения он низводит до порносюжетов из жизни известных личностей, высмеивая одновременно и святыни истории, и психоанализ.

Пир (2000) – действие разных по стилистике 13 новелл происходит во многих странах в прошлом, настоящем и будущем. Замысел книги оформился после знакомства с совершенно особой культурой еды в Японии, куда писатель ездил преподавать русский язык. В целом возникает символ еды как огромного, имеющего множество диалектов и одновременно универсального языка коммуникации людей. Несмотря на то, что автор в основном рассматривает поедание как узко утилитарный «пищевой» процесс, невольно возникает и более широкий образ – потребление в широком смысле. В т.ч. и потребление «под тем или иным соусом» близкого человека – типичный семейный психоаналитический сюжет (новелла Настя).

Лёд (2002) – в этой книге автор обращается уже к реалиям современной «капиталистической» России и намекает на некую необходимость для людей «достучаться до сердец». Правда, этот призыв выглядит формально – как рациональное решение или печальная необходимость, а вовсе не как зов души. Впрочем, для законченного постмодерниста и это немало. Возможно, это намек на необходимость «разморозить чувства» и перейти в иное качество бытия. Однако признаки такого лучшего существования указаны писателем более чем смутно – разве что ноющая боль в полуразмороженном сердце и неизвестно откуда взявшиеся пачки дензнаков в карманах.

По его сценариям были сняты художественные фильмы: Москва (2000, режиссер Александр Зельдович) – семейная история квази-«чеховских» трех героинь Ольги, Маши, Ирины, стремящихся покинуть Москву, подана сквозь призму слома ценностей «безвременья» 1990-х. Стильно снятые живописные картины морального разложения «сливок» бывшей советской аристократии пронизаны настроениями декаданса. На этом фоне разворачиваются криминальные разборки бывших друзей детства, ставится под сомнение возможность возрождения Москвы как культурного центра на деньгах, крови и комплексах слоя «новых русских». Фильм получил национальную премию «Золотой Овен» за операторскую работу и музыку, но вызвал нарекания критиков запредельными по цинизму высказываниями и поступками героев, составляющими резкий контраст с воспеванием поэзии вечерней Москвы.

Копейка (2002, режиссер Иван Дыховичный) – сатирическая эпическая комедия решена как история вещи, а именно автомашины «копейка», ходившей по рукам на протяжении четверти века. Хозяева «копейки» метко и лаконично выражают собственную жизненную философию. Их высказывания так и просятся перейти в разряд расхожих народных цитат. «Непотопляемость» простой и нужной вещи при любых режимах – пример для подражания человеку, желающему выжить в условиях резко меняющихся общественных отношений.

Владимир Сорокин также автор сборников рассказов Первый субботник (1979–1984), пьесы Землянка (1985), Юбилей (1993), Пельмени (1984–1997), Русская бабушка (1988), Доверие (1989), С Новым годом (1998), Дисморфомания (1990), Hochzeitreise (1994–1995), Щи (1995–1996), Dostoevsky-Trip (1997), киносценария Безумный Фриц (1994).

Сорокин – экстремальный писатель. Немногие способны полностью прочесть его произведения. Отстраненная, подчеркнуто бездушная авторская позиция в сочетании с порноэпизодами и черным юмором воспринимаются многими как крайняя степень цинизма и вызывают инстинктивное отторжение и протест. Но для писателя провокация становится творческим методом. Обилие сцен грубого секса и насилия в произведениях Сорокина вызывают постоянные нарекания. Создается впечатление, что писатель постоянно пережимает кнопку стимуляции «центра удовольствия». Возможно, это не только отражение «порнографичности» сознания современного человека – склонности упрощенно и низменно трактовать любые отношения между людьми. Грубая чувственность восполняет вакуум эмоциональности, характерный для выхолощенной шизоидной позиции, лежащей в основе сорокинского творческого метода.

Сорокина неслучайно называют современным маркизом де Садом: «У меня нет понятия культурно допустимого и недопустимого как у людей традиционной культуры, такого резко очерченного культурного кода, за границами которого начинается культурно недопустимое». В результате – общественная организация «Идущие вместе» в 2002 устроила ряд акций, направленных против творчества писателя, и подала в суд на признание ряда мест в произведениях Сорокина порнографическими.

Играя с оболочками идеологических клише соцреализма и классической русской литературы, он, как паталогоанатом с задатками доктора Франкенштейна, пытается создавать литературных монстров из более или менее добротно сшитых кусков клонированных текстов. Правда, преодолеть отталкивающее впечатление от них способен не каждый читатель.

Клонированные тексты Сорокина похожи на настоящую литературу, повторяя ее в деталях, но все-таки жизни не имеют и потому вызывают одновременно восхищение мастерством писателя и тихий ужас. С другой стороны, не является ли это направление своего рода предвестником, предвосхищением «фабричного подхода» к литературе вообще? Действительно, в современной литературе бесконечные детективы и женские романы уже давно клепаются из штампованных болванок – заготовок сюжетных ходов, любовных сцен или сцен насилия, меняются только имена да фамилии героев. Но изощренные сорокинские эксперименты убеждают, что виртуозное умение порождать отдельные, пусть даже «уже шевелящиеся» куски целого, никак не может заменить способности создавать нечто органически цельное и жизнеспособное.

Книги Сорокина переведены на многие европейские языки, а также на японский и корейский.

Ирина Ермакова