СОЗНАНИЕ

СОЗНАНИЕ – одно из основных понятий психологии, социологии и философии. Обозначает специфически человеческий уровень и способ организации психики, содержание которого составляют чувственные и интеллектуальные образы предметов и мотивационно-эмоциональное отношение к ним. Они открываются субъекту как его внутренний опыт в процессе самонаблюдения (интроспекции). Как и в случае с пониманием времени, нам кажется, что мы знаем, что такое сознание, но затрудняемся определить его. Обыкновенно у нас есть непосредственное осознание собственных душевных состояний, так сказать, «особый доступ» к ним. Когда у нас болит голова, мы знаем об этом просто потому, что чувствуем боль, а когда нам хочется завести кошку – потому, что можем сформулировать это намерение. Обычно нам не приходится догадываться о присутствии наших собственных ощущений, чувств, желаний, мыслей, намерений и воспоминаний или о каких-то их особенностях. Они сами показывают свое присутствие. Однако временами мы можем как бы отстраниться и подумать над ними, осознать какие-то их особенности в тот самый момент, когда мы их испытываем. Такое осознание второго порядка может быть более или менее преднамеренным, целенаправленным и артикулированным. Предполагается, что некоторые из более тонких его форм невозможны без языка. (Мы не способны были бы, например, заметить, что в ноге, которую мы «отсидели», ощущается «покалывание иголками», если б не имели для выражения такого сравнения.) Осознание второго порядка многие называют самосознанием, и именно с ним связано основное различие между человеком и животными. Иногда его еще называют «интроспекцией» или «внутренним чувством» и сравнивают с прожектором, который освещает нам содержание нашей психики. Способность отстраниться и подумать объясняет разницу между непосредственным опытом, доступным всем животным, и тем обходным путем, с помощью которого только человеческие существа способны понимать, что испытывают другие, в зависимости от того, как те выглядят или ведут себя.

Сложность сознания становится яснее, когда мы начинаем его исследовать при разных нейрофизиологических состояниях. Наблюдения над больными, страдающими из-за повреждений мозга т.н. «амнестическим синдромом» либо «корковой слепотой», дают возможность заглянуть в природу сознания глубже и с необычной стороны. В обоих случаях больные, хотя и сохраняют способность к обучению и выполнению различных задач, не осознают ее. Больной с амнестическим синдромом при сохранных восприятии и мыслительных навыках не может удержать в памяти воспринимаемое и осмысливаемое. Корковая слепота вызывается поражением тех зон коры головного мозга, куда поступают зрительные сигналы, вследствие чего больной не видит какую-то часть поля зрения. Со временем некоторые из таких больных становятся способны различать движения и простые контуры в этой части поля зрения, но без осознания и опознания образов. Когда их спрашивают о том, что находится в «слепом» участке, им кажется, что они просто угадывают ответ, или, самое большее, у них возникает смутное чувство, что там что-то есть. Было выдвинуто предположение, что недостаток осознания у обеих групп больных обусловлен рассогласованием системы иерархического контроля за той цепью, по которой передается информация. Вероятно, именно эту, не получившую пока четкого определения систему можно соотнести с сознанием. Вопросы, встающие в связи с подобной картиной, касаются природы того, «кто» использует эту систему контроля. Не предполагает ли такое описание маленького гомункулуса со своим собственным сознанием, которое, в свою очередь, может быть объяснено еще одной системой контроля, следящей за ним, и т.д. и т.д. Если это так, то каким образом контролирующая система, которой заранее приписывается сознание, может удовлетворительно его объяснить? Даже если бы на этот вопрос и удалось найти ответ, и такая связь была бы доказана и наполнена физическими деталями, подобный механизм имел бы отношение, вероятно, только к некоторым обусловливающим сознание состояниям нервной системы (неважно, первого или второго порядка), а не к природе самого сознания.

Сознание в первичном смысле слова кажется неразрывно связанным с субъектом, способным иметь опыт и собственный взгляд на вещи. Независимо от того, будет этот субъект человеком или обезьяной, кошкой или мышью, всегда есть что-то, чем он является «изнутри» – с его собственным опытом и мироощущением. В случаях «расщепленного» мозга, т.е. после хирургического рассечения нервных волокон, связывающих правое и левое полушария, индивидуализация сознающих субъектов неясна. Результаты этой операции можно интерпретировать как создание субъекта с двумя различными психиками, или двух субъектов со своим опытом, сознанием, или же как психической деятельности без единого субъекта. Тем не менее сознание, по-видимому, предполагает и поддерживает наличие какого-то рода субъекта с внутренней жизнью. Поскольку чертополох или канцелярская скрепка не содержат ничего такого, чтобы было бы их существованием «изнутри», то ни чертополох, ни скрепка не являются субъектами, в отличие от людей и обезьян, кошек и мышей. Именно уникальная приватность «внутреннего» субъективного аспекта сознания делает его столь непостижимым. Невозможно даже вообразить, что когда-либо удастся создать объективизированное научное представление об этом феномене. Проблема особенно остро ощущается, когда мы переходим от вопроса, на что похожи состояния сознания других людей (которые мы естественным образом конструируем наподобие наших собственных) к вопросу, на что могут быть похожи состояния сознания совершенно не похожих на нас животных (представление о том, каково быть кошкой или мышкой – это такое знание, которое в принципе недоступно).

Состояния сознания субъекта значительно варьируют по интенсивности и качеству. Обычно мы чувствуем, что сознание слабее, когда засыпаем или просыпаемся, чем когда пребываем в бодрствующем состоянии. Кроме того, мы можем в большей или меньшей степени ощущать себя чуткими и внимательными к тому, что осознаем. Мы располагаем также различными критериями, на основе которых делаем выводы об уровне осознания других людей. Иногда эти критерии весьма неформальны и могут ограничиваться наблюдением, – можно увидеть, например, что человек падает в обморок или просто клюет носом. В других случаях критерии отличаются клинической четкостью. Так, когда врач оценивает состояние комы по специальной шкале, в число используемых им признаков входят спонтанное открытие глаз в ответ на голос или болевой раздражитель, характер двигательных реакций, способность к речи.

На первый взгляд, представление о различных уровнях сознания кажется очевидным. Однако где кончается сознание и начинается бессознательное? Когда мы засыпаем сном без сновидений, уходим ли мы постепенно из существования, к которому снова возвращаемся, просыпаясь? Может ли личность оставаться личностью, будучи бессознательным существом? Возможно ли быть субъектом в большей или меньшей степени? Попытаемся вкратце проанализировать само различие между сознательными и бессознательными психическими состояниями.

Мы склонны предполагать, что наши мысли, намерения и желания являются осознанными. Когда возникает некая вероятность того, что они могут быть неосознанными, мы подчеркиваем их сознательный аспект, чтобы противопоставить тем мыслям и желаниям, что остаются «незримыми», сохраняясь в памяти, и тем, что приговорены к заключению в бессознательном (или подсознательном) царстве, существование которого предполагается психоаналитической теорией (другой тип примеров – осознаваемое зрительное восприятие в противоположность корковой слепоте.). Те же самые мысли, чувства и желания могут в одно время быть в фокусе нашего внимания, а в другое – нет, поэтому кажется, что они подвижны. Однако не все ментальные процессы и действия столь «мобильны». Например, сильные ощущения или аффекты (скажем, боль) – это ментальные явления, которые мы неизбежно осознаем. Мы не можем поместить их в какую-то нейтральную нишу, которая не подлежит осознанию, и никакие воспоминания о боли не могут сравниться с самой болью. Однако воспоминание о том, что 7 + 5 = 12, мало чем отличается от текущей мысли, что 7 + 5 = 12, так что мы склонны предполагать, что знаем всегда (по большей части бессознательно), что 7 + 5 = 12. Поэтому контраст между осознаваемыми и неосознаваемыми ментальными состояниями не относится в равной мере ко всему сенсорно-когнитивно-аффективному спектру, что подводит нас к следующему вопросу: существуют ли идеи, понятия, мысли, правила или принципы, являющиеся в основном бессознательными? Еще со времен Платона выдвигались теории, дававшие положительный ответ на этот вопрос, равно как и теории, оспаривавшие его. Платон, Декарт и другие философы, каждый своим путем, пришли к мысли, что человеческое научение зависит от бессознательного использования врожденных идей и принципов, которые мы не осознаем вообще или осознаем с большим опозданием. Однако философ-эмпирик Локк находил противоречивым по своей сути предположение, что в нашем уме могут ютиться идеи, мысли или принципы, которые мы не осознаем и может быть никогда не осознaем. Рационалист Лейбниц защищал гипотезу о врожденном бессознательном характере принципов, считая, что они играют ключевую роль в приобретении знаний. Мы, писал он, от рождения вооружены аксиомами логики, арифметики и геометрии. Эти принципы используются и во всех других наших рассуждениях. Если бы, например, мы с самого начала не знали или по крайней мере не подразумевали, что всякая вещь тождественна самой себе, мы оказались бы не способны к различению, необходимому для научения. С самого рождения эти принципы или представления пребывают в нас как прожилки в куске мрамора – существующие, но незримые. Для того чтобы они стали видны, требуются время и зрелость, подобно тому, как долгие годы терпеливой работы скульптора раскрывают рисунок мрамора. Во второй половине 20 в. в споре рационалистов и эмпириков используется материал психолингвистики и когнитивной психологии. Лингвист и философ Н.Хомский вторит таким рационалистам, как Декарт и Лейбниц, утверждая, что психологическая реальность включает врожденные бессознательные синтаксические правила, или «схемы», которые обеспечивают процесс овладения языком. Многие из них никогда не выходят непосредственно на сознательный уровень. В теориях зрительного восприятия и познания сходный статус приписывается т.н. «процессам обработки данных», которые неявно присутствуют в любом акте восприятия и рассуждения. Другие, следуя эмпиризму Локка, видят в таких теориях поощрение слишком расширительной трактовки ментального. Почему принципы или процессы, которые никогда не появлялись и не появятся в нашем личном сознательном опыте, заслуживают названия «ментальных» больше, чем бесчисленное множество других чисто физиологических процессов, происходящих в нашем организме, таких, как пищеварение или митоз? На это можно возразить, что такой подход стирает разницу между несознательными (нементальными) и подсознательными процессами.

Трудно уловима не только граница между сознательными и подсознательными чертами психики. Никогда не было согласия и по поводу различия между обладающими сознанием и лишенными его организмами (или системами, как теперь принято называть любые сложные существа). В 17 в. Декарт полагал, что все животные, кроме человека, это просто машины, лишенные сознания, а в конце 19 в. биолог Г.Дженнингс, напротив, утверждал, что если бы амеба была размером с кита, она вполне могла бы быть наделена элементарным сознанием. Если под сознанием понимается – и это наиболее существенно – наличие ощущений (болевых и т.п.), тогда животные, обладающие нервной системой, достаточно сложной для этого, имеют и сознание. Но, как мы уже видели, сознание можно определить и иначе. Можно утверждать, например, что разница между бобрами, строящими плотины, и инженерами, конструирующими плотину, не в том, что инженеры «лучше» осознают постройку плотин, чем бобры, а в том, что бобры вообще не осознают постройку плотин. Другими словами, здесь существует разница в самом типе сознания. Бобры (насколько нам известно) не создают концепций постройки плотин. В отличие от инженеров, которые формулируют свои намерения и планы, а затем проектируют пути и способы их исполнения, бобры упорно и без раздумий, подобно тому, как работает компьютер, осуществляют ряд действий, которые кажутся заранее запрограммированными; в эту программу, однако, включены (опять-таки подобно тому, как действует компьютер высокого уровня) рудиментарные альтернативные возможности в случае непредвиденных препятствий на обычном пути. Хотя бобры в каком-то смысле осознают строительство плотин препятствия, с которыми пытаются бороться, они все же не осознают, что именно делают, в смысле концептуального осознания. И причина, по которой мы полагаем, что они этого не осознают, заключается в отсутствии у них способности к языку, который был бы достаточен для формулировки понятий. (По крайней мере, мы не можем вообразить существование понятий без языка. Если существует разница между наличием понятий и наличием языка для их формулировки, невозможно сказать (тем более без языка) в чем она заключается.) С другой стороны, многие этологи и философы отвергают идею, что есть какое-то существенное различие между сознанием человека и сознанием животных. При этом выдвигается следующий аргумент: точно так же, как нельзя точно указать тот момент в жизни человека, ранее которого понятия еще не могут быть сформулированы, а позже уже могут, нельзя указать и стадию в эволюции, до которой понятия еще не существуют и после которой они появляются. Те, кто настаивает на принципиальном различии в характере сознания животных и человека, могут лишь подчеркивать способность человека к языку как радикальный разрыв в эволюции организмов и – независимо от пользы языка в эволюционном смысле – отождествлять его со способностью к формированию понятий и концепций (например, «строительства плотин»).

Обычно считается, что сознание несомненно свойственно человеку и другим животным, у низших организмов его наличие сомнительно, и оно бесспорно отсутствует в неорганической материи. Но современные исследовательские проекты в области искусственного интеллекта породили идею о том, что программы высокого уровня создают возможность появления восприятия, мышления и понимания у неорганических машин. Основой для подобного утверждения служит тезис, что сущность когнитивных процессов заключается в манипуляции с формальными символами. Противники этого аргумента считают, что одно дело – подражание сознательному разумному поведению, такому, как доказательство теорем или игра в шахматы, а другое дело его воссоздание (тот факт, что попугаи «запрограммированы» изображать речь, не означает, что они воспроизводят речевой акт). Компьютеры, вероятно, способны только к «операциям» (т.е. манипуляциям с символами), но их смысловая сторона определяется компьютерными пользователями и программистами, т.е. теми, кто обладает сознанием и данный смысл заложил. Калькулятор может манипулировать цифровыми знаками так, чтобы мы могли их «прочесть» как ответы на наши арифметические вопросы. Но будучи сконструирован, чтобы это делать, механизм не наделяется при этом каким-либо сознанием. И карманный калькулятор, и самый сложный компьютер обладают не большей субъективностью, чем неоновый сигнал. Никакой прогресс в программном обеспечении и программировании сам по себе пока не может обеспечить компьютеру сознание. Остается, однако, неясным, что произойдет, если создание новых типов компьютеров, обладающих базовыми сенсорными и аффективными способностями, напоминающими наши собственные, будет сочетаться с соответствующим высокоразвитым программным обеспечением. Вразумительные ответы на вопрос, насколько могут различаться физические субстанции, реализующие сознание, без сомнения, принадлежат будущему. Тем не менее, даже если когда-нибудь и возникнет возможность придумать и создать обладающего сознанием и интеллектом робота, мы знаем заранее, что встанет вопрос, каково быть этим роботом «изнутри», и как и в случае с кошкой и мышкой, это останется для нас тайной. Даже будучи хорошо осведомленными в том, как устроено искусственное существо, обладающее сознанием, мы не получим доступа к его мироощущению.

Ввиду «неуловимости» сознания, философы и ученые время от времени стараются либо снизить его роль в целенаправленном поведении, либо вообще изъять его из психологии. Эпифеноменализм – учение, которое признает существование сознания, но отрицает его причинную роль в поведении. Сознание уподобляется рабочему из дорожной бригады, который держит флаг, предупреждающий о ремонте, – он присутствует, но не работает. Бихевиоризм тоже отрицает значимость для психологии внутренних состояний, недоступных объективному наблюдению, анализируя психику полностью в терминах поведения или склонности вести себя так или иначе. Однако такое направление, как элиминативный материализм, обращается с предполагаемыми состояниями сознания еще более решительно, чем эпифеноменализм или бихевиоризм. По мнению его сторонников, вера в существование состояний сознания восходит к архаической «расхожей психологии», словарь которой постепенно должен быть изжит («элиминирован») и заменен более адекватной научной терминологией, подобно тому как разговоры об одержимости бесами были вытеснены анализом шизофрении. Подобные представления следует отличать от теорий, объявляющих сознание идентичным физическим процессам. Для сторонников этих теорий сознание, безусловно, существует, но сущностная его природа является нейрофизиологической; то, что мы видим цвета, чувствуем боль или тревогу, не отрицается, но интерпретируется как нечто тождественное соответствующим нейрофизиологическим состояниям и процессам.

Тезис о ненужности и бесполезности понятия «сознание» для нашей схемы мира трудно признать справедливым. Само понятие концептуальной схемы – даже если это схема элиминативного материалиста – предполагает наличие сознательного существа, которое эту схему создает. Так что сознание все равно остается. Как можно себе представить, что оно исчезнет полностью из нашего представления о самих себе и о других? Быть может, кажущийся непреодолимым барьер между собственным сознанием и сознанием других удастся преодолеть не столько средствами науки или философии, сколько более пристальным вниманием к литературе и искусству. В конце концов, нам может помочь и эмпатическое воображение – ведь читая воспоминания Черчилля, мы в какой-то мере понимаем, каково быть Уинстоном Черчиллем «изнутри». Почему бы такому роману, как Обитатели холмов Ричарда Адамса, в котором главные герои – кролики, не дать нам некоторое представление о том, что значит смотреть на мир глазами созданий, совершенно на нас не похожих?
См. также ИНТЕЛЛЕКТ ИСКУССТВЕННЫЙ; ИНТЕЛЛЕКТ; НЕЙРОПСИХОЛОГИЯ; РАЗУМ.

К.Гундерсон