МИФ

МИФ (от греч. mytos – сказание) – появляющиеся в дописьменных обществах предания о первопредках, богах, духах и героях. Мифологический комплекс, принимающий в обрядах синкретические визуально-вербальные формы, выступает как специфический способ систематизации знаний об окружающем мире.

В первобытном и традиционных обществах миф, повествующий о происхождении Вселенной и человека, о возникновении социальных институтов, о культурных приобретениях, о зарождении жизни и явлении смерти, выполняет функции религии, идеологии, философии, истории, науки.

В числе особенностей мифа: произвольное (алогичное) соединение сюжетов и тождественность означающего и означаемого, персонификация явлений природы, зооморфизм, увеличение зооморфных элементов в архаических пластах культуры.

Сопоставление мифологических образов – архаических и более поздних – свидетельствует о том, что миф периодически подвергается трансформации и распаду. Попытки вскрыть характер и причины этих изменений составляют одну из главных тем в трудах таких мыслителей, как Дж.Вико и Ф.Шеллинг, О.Шпенглер и А.Тойнби. Макс Вебер развивал идею исторической рационализации картины мира, которая, по его мысли, неизбежно приводит к их «разволшебствлению». То, что Вебер назвал разволшебствлением, безусловно, одна из причин умирания мифов. При этом распад мифологической структуры всегда означал появление нового мифа.

Представление о сакральном, сверхчувственном начале формируется, очевидно, в эпоху появления первых погребений. В связи с древнейшими захоронениями найдены и первые элементарные формы изобразительной деятельности.

С верхнего палеолита синкретический комплекс: миф – изображение – ритуал образует устойчивую структуру, несущую код как рационального начала, так и внерационального ядра культуры. Эта структура универсальна, поскольку пронизывает все без исключения культуры, и в то же время уникальна, поскольку сохраняется на протяжении всей человеческой истории.

В первобытном искусстве загадка эстетического феномена и тайна мифа неразличимы. Изобразительное начало наделяет чувственно воспринимаемыми чертами эту последнюю, к которой в полной мере относится замечание о том, что тайну мы познаем единственно через то, что сохраняем ее как тайну.

Владение тайной мифа надо признать привилегией первобытного человека. Абсолютная слитность бессознательного и сознательного, сакрального и профанного (мифологического и рационального, эстетического и интеллектуального) делает первобытный миф-образ уникальным явлением.

Палеолитическое изображение снимает вопрос о том, что первично: миф или ритуал. Начала того и другого соединяются здесь в изобразительном акте: первобытное изображение – это сам миф, его создание – ритуал. Миф пещерного человека существует как абсолютное единство «означаемого» и «означающего».

Расплывчатость и множественность определений мифа, которые формулируют антропология, история, филология, религия, философия и т.д., тот факт, что «словесный знак „миф"» коррелируется сегодня с взаимоисключающими значениями и употребляется не только как нечто многозначное, но и как весьма неопределенное», отражает сущность этого феномена.

Ответы располагаются в широком диапазоне: от определений, близких к тем, которые в 20-х годах XX в. давали энциклопедические словари («фантастическое повествование народного происхождения»), или его развернутых модернизированных вариантов («синкретическое отражение действительности в виде чувственно-конкретных персонификаций и одушевленных существ, которые мыслятся вполне реально») до философских определений («первобытный миф – это простая (упрощенная), образная, объясняющая и предписывающая определенный способ действий схема мира»).

Основой для определения того, что такое миф, являются мифологические тексты, реже используется изобразительный материал чаще всего античного, а также традиционного искусства и в значительно меньшей степени искусства первобытного (палеолита, мезолита, неолита). А между тем это материал, содержащий информацию о периоде, который по меньшей мере в пять раз превосходит известный отрезок истории.

Анализ этого первичного материала позволяет рассматривать миф как фундаментальное свойство человеческого сознания, обеспечивающее его целостность – целостность индивидуума, коллектива – через целостность мировосприятия. Эта структура, своеобычная для каждой культуры, определяет многие важные параметры функционирования социума: нарушение меры мифологического чревато, с одной стороны, стагнацией, с другой – распадом. Эпоха, цивилизация, личность живут в пространстве своего мифа; идеология, религия, которые выступают как специализированные области локализации мифа, – институты, выполняющие стабилизирующую и генерирующую функцию. При этом практика показывает, что в переходные периоды, когда традиционные структуры оказываются разрушенными, индивидуальное сознание само создает подобные структуры. Индивидуальное духовное пространство, индивидуальное представление, мифологическое отдельного человека находятся под воздействием коллективных стереотипов, но полностью им не адекватны.

То, что является подосновой мифа, связано с общим в структуре личности и социума и поэтому неразличимо в момент его функционирования.

Воспринимается оно только «посмертно», поскольку живой миф – это прежде всего сам принцип истинности, способ верификации, соответствующий данной конфигурации знания. Эта конфигурация, которая ощущается обыденным сознанием как самое постоянное, самое бесспорное, находится в состоянии непрерывной трансформации. Постоянное обновление, меняющаяся конфигурация знания – не мешают мифу выполнять его извечную функцию: соединять несоединимое и объяснять принципиально необъяснимое.

Скрепляя воедино островки практического умения-знания, интересов-потребностей, догадок-интуиций на грани опыта материального и духовного, миф дает ключ к «пониманию» вещей, формирует топографию внутреннего мира, задает стереотип социального поведения. В той мере, в какой мифологическое заступает место инстинктов, оно приобретает свойства «категорического императива». Можно было бы сказать, что миф – это сама непосредственно созерцаемая Истина. В действительности миф нечто большее, так как он обещает спасение. Преодоление конечности бытия – фундаментальная функция мифа.

Сакральное можно рассматривать как ответ на эмоциональные, психологические, практические проблемы индивидуума и коллектива. Между тем состоянием, которому соответствует ситуативный интеллект, и более высоким уровнем, когда уже появляется собственно интеллект – сознание, разрешающее свои проблемы с помощью сакрального, – существует поворотный момент, который проявляется в плане филогенеза, так же как и онтогенеза, когда мир, бывший до этого для человека его естественным продолжением, предстает перед ним как нечто ему противостоящее, как неизвестность. Поведение первобытного человека, управлявшееся инстинктом, становится более или менее осознанным, требует осмысленной координации. Возникает представление о целесообразности, потребность сознательных действий, приведение их в соответствие с намеченной целью. Для этого необходимо знакомые факты и ситуации отделить от незнакомых, свести последние к минимуму. При этом жизненные мотивации не исключают иных интенций разума к знанию. («Разум стремится к неограниченному познанию – стремление, коренящееся в самой его природе», – отмечает Кант.)

Стремление разума к познанию опережает сакральное, мифологическое, обуздывающее это стремление, заключающее мысль в замкнутую символическую систему.

Разум никогда полностью не был ограничен практическими задачами, дихотомия знакомого/незнакомого всегда поддерживала внутреннюю самообеспечивающую жизнь разума.

Неизвестное, иначе – незнакомое (реакция на незнакомое как стрессовое состояние присуща всему живому, начиная с клеточного уровня) есть тот вызов, ответом на который в конечном счете является само сознание и – в полной мере – «стремление к познанию», к видению и предвидению.

Разум, открывший будущее, «отверз бездну», обнажил драму человеческого существования: раньше всего в картину мира вошла смерть. Об этом свидетельствуют первые (поздненеандертальские) погребения, с которыми связаны и первые следы знаковой деятельности. Представления о Начале и Конце принадлежат к числу самых архаических элементов мифа; в этих представлениях имплицитно уже поставлен вопрос о смысле бытия.

Разум и в самом элементарном проявлении требует от картины мира цельности и законченности. Законченная картина мира реализуется в сфере сакрального (миф), возникая на пересечении рационального (запрос) и художественного (ответ); самые ранние образы-мифы относятся к эпохе, когда рациональное неотделимо от сакрального, а сакральное – от художественного. Мифологические образы порождает не «сон разума», а его сверхактивность. Таким, очевидно, только и может быть ответ на запрос, превосходящий возможности.

Трансформация мифологических представлений, периодическое изменение картины мира – то, что объясняется процессом рационализации, – относится к характеру запроса не меньше, чем к форме ответа. При этом функции мифа остаются теми же во все времена (Паскалю, Толстому, так же как и отправляющим свои обряды пигмеям, необходимо ведение Концов и Начал – ориентиры, «чтобы исполнилось...»).

Ядро мифа – это сфера принципиально недоступного опыту. Здесь Концы и Начала, которых требует разум и с которыми разум по своей сущности так же несовместим, как со смертью, кладущей предел его очевидной беспредельности, и с жизнью – с ее косной биологической зависимостью, приземляющей и сковывающей его действительную, быть может, единственную в мироздании, Свободу.

Как многократно свидетельствует история, витальность того, что называется мифом, определяет жизненный потенциал культуры, цивилизации – образований, всегда имеющих своим ядром миф. Можно сказать, что всякий миф имеет свой период распада (продукты которого со временем так или иначе входят в состав новых мифов).

Миф – это не только Смысл, но и Проект, и как таковой он обладает определенным энергетическим потенциалом, первоисточником которого является художественный образ. Переведенный на язык мифа (религии, философии, идеологии), этот образ, овладевая коллективным сознанием, дает знание будущего и прошлого, ощущение полноты видения, предчувствие свершения, уверенность в успехе одновременно с твердым знанием необходимого и запретного.

Целостности этой системы, этого состояния «экстатической несвободы» угрожает критическое, аналитическое начало, непрерывно уточняющее, детализирующее картину мира, делающее восприятие более адекватным. Превращения обозначаемого происходят длительное время без смены обозначающих – устоявшихся символических структур, которые тем больше удаляются от реальности, чем реалистичнее становится восприятие действительности.

Credo quia absurdum (если это утверждение рассматривать как реакцию на рационализацию, ведущую к «разволшебствлению»), вероятно, было бы наиболее радикальным способом консервации мифа, если бы этому правилу можно было подчинить интеллект. (Практика, в частности бытование мифов XX века, показала, что в условиях абсурда какое-то время можно жить, но ни верить в него, ни считать его нормой нельзя.) Ratio разрушает миф, но не абсурд дает ему жизнь. В непостоянной структуре представления миф имеет постоянную должность. Сколь бы ни был проницателен разум, он теряет почву там, где кончается сфера опыта и остаются требующие ответа вопросы. Здесь начинается суверенная область мифа.

Для человека, живущего в условиях индустриальной цивилизации, существует четкое разделение между обыденным и сакральным. В первобытном обществе эта граница размыта либо вообще отсутствует. И в ментальном, и в физическом плане сакральное здесь – часть жизненного пространства. Это пространство, где отсутствует строго исчисляемая геометрическая канва, существующая (отчетливо – с эпохи Возрождения) как универсальный фактор порядка – поле систематизации, позволяющее «дать всякой вещи точное измерение», вычислить ее координаты, предсказать ее местоположение – сделать неизвестное известным – и, что отличает научное знание, дать способ удостовериться в этом опытным путем. Труднее всего понимание того, что когда говорят о мифологическом пространстве, то речь идет не о метафоре, а о реальном ощущении пространства человеком. Именно такое ощущение пространства существовало в Европе примерно до ХVII века. (Это различие Э.Кассирер определяет понятиями: функциональное пространство – Funktionsraum, и структурное пространство – Strukturraum).

В отличие от современного – абстрактного, «пустого», условного – пространства, существующего независимо от находящихся в нем вещей и от времени, пространство мифа – это абсолютная иерархизированная структура, с центром, в котором находится сакральная доминанта, и периферией, по мере приближения к которой ослабевает действие защитных сил и возрастает опасность.

Это пространство, неотделимое от времени, постоянно и неизменно. Для первобытного человека изменение существует только как повтор: всякое действие для него есть повторение, в конечном счете имеющее онтологический характер. Между сакральным и профанным здесь так же нет границы, как и между природным и культурным.

Сакральный космос перемещается вместе с группой, общиной, и ритуальное пространство не что иное, как спецификация антропологического пространства, где каждый очаг предстает как алтарь и культовое место, человеческая среда выступает как общая канва, которой противостоят и на которой расположены более или менее независимо друг от друга ритуальные пространства, каждое из которых имеет некоторые свои особенности. При этом все вместе они образуют определенное единство – более или менее сложную иерархическую структуру. Из этого косвенным образом можно заключить, что в первобытном обществе источником сакрального является сама община. Миф не прилагается к реальности, он «душа» реальности. Ее центром является селение, дом, очаг, непосредственное окружение. При этом элементы пейзажа мыслятся в образах антропоморфных, о чем свидетельствуют мифы о сотворении пространства из тела первочеловека и названия элементов пейзажа.

Важнейший момент для понимания мифа – литургия повторения. Повторение, не позволяющее исчезнуть сущности, смыслу, – основной принцип мифологической реальности. Поскольку ритуал есть, в частности, повторение акта сотворения мира, как и каждое действие – повторение перводействия, миф утверждает данную реальность как онтологическую. Ничему новому, никакой инициативе, спонтанным актам в этой реальности нет места – в них попросту нет нужды. Но зато все то, что существует или является традицией, нуждается в постоянном воссоздании – ритуале, поскольку человек изначально причастен к космической литургии, которая включает равно природное и культурное. Орудие, которым он пользуется, – результат не только его физических усилий, но также и сил мифологических; вместе с тем восход солнца или луны – также результат совершения необходимых ритуальных действий.

Этот тип ментальности, который принято считать первобытным, примитивным, имеет более широкое, чем принято думать, распространение. Сопротивление новому, отказ от инициативы, отношение к миру как к неизменной данности существуют в современном мире. Хотя они проявляются в меньшей степени на Западе, чем на Востоке, справедливее было бы говорить о рубеже не столько географическом, сколько культурно-историческом. Г.Гюсдорф приводит как пример неуязвимости мифологического восточного мышления историю с воздушным шаром, запущенным Наполеоном в Египте с целью наглядно доказать преимущества цивилизации. Реакция правоверных была обескураживающе стойкой. Тогдашние арабские хроникеры записали, что чужеземные дьяволы пытались покуситься на небо, но монстр был повержен.

То, что миф отвечает на вопросы до того, как они поставлены, что наличие прецедента снимает саму возможность сомнений в правильности тех или иных действий, так же как отсутствие нестереотипных действий – сознательных, продуманных поступков, – свидетельствует о главенствующей роли подсознания и, соответственно, снижении активности разума. (Все это и многое другое заставляет согласиться с предположением, что стагнация, в которой находилось до последнего времени большинство традиционных обществ, стагнация первобытной ментальности, вызвана высокой активностью подсознания, блокирующего развитие сознания, что соответствует, в частности, положению К.Г.Юнга о компенсаторном и дополнительном отношении между сознанием и подсознанием.)

Можно критически относиться к тем или иным положениям отдельных теорий, рассматривающих мифологическую ментальность с точки зрения всеобщих элементарных представлений (Elementargedanken А.Бастиана), подсознательных сексуальных мотиваций З.Фрейда, бессознательного автоматизма Ф.Боаса, прелогизма Л.Леви-Брюля, коллективных представлений социологической школы, сенсомоторной основы интеллекта А.Валлона и Ж.Пиаже, конкретизирующих положения ритуалистической школы, категорий архетипов коллективной памяти М.Элиаде, коллективно-бессознательных ментальных структур К.Леви-Стросса, архетипов К.Г.Юнга, пререфлективного сознания М.Мерло-Понти и др. – тем более что некоторые существенные стороны концепций имеют чисто гипотетический характер, – однако при этом невозможно отрицать то, что содержится едва ли не во всех теориях мифа, – указание на первостепенную роль подсознания в первобытной ментальности, особенно в таких ее проявлениях, как мифология, искусство, в которых бессознательное становится фактором социализации и – при известных обстоятельствах – объектом рационализации.

Виль Мириманов