ПРИТЧА

ПРИТЧА. Словарь В.Даля толкует слово «притча» как «поучение в примере». Это весьма близко к толкованию современного литературоведения: притча – небольшой нравоучительный рассказ в иносказательной форме. Такое определение сближает притчу с басней. У этих жанров много общего, но есть и существенные различия. В притче может не быть развернутого сюжета. Вот, например, еврейская притча:

«Рабби Зуси решил изменить мир. Но мир – такой большой, а Зуси – такой маленький. Тогда Зуси решил изменить свой город. Но город – такой большой, а Зуси – такой маленький. Тогда Зуси решил изменить свою семью. Но семья у Зуси такая большая, одних детей десяток. Так Зуси добрался до того единственного, что он в силах изменить, будучи таким маленьким, – самого себя».

Главные герои басен – люди или животные, наделенные определенными человеческими качествами, обычно помещенные в ситуации бытового характера. Действующие лица притчи не имеют ни внешних черт, ни «характера». Вышеприведенная притча ничего не сообщает о рабби Зуси. Она – ответ на вопрос: «Что человек может? На что он способен?». И в этом еще одно отличие притчи от басни. Басня, как правило, формулирует мораль, притча предоставляет слушателю или читателю самому сделать вывод, как разрешить загадку.

«Премудрость» притчи более «высокого» характера, чем «премудрость» басни. Если басня часто обучает житейской мудрости, то притче обычно свойственна философская или религиозная проблематика. С этим, как правило, связан и более высокий стиль притчи. Любимые темы притчи – правда и кривда (библейские притчи о суде царя Соломона), жизнь и смерть (средневековая притча Прение живота со смертью), человек и Бог (многочисленные евангельские притчи: о блудном сыне, о горчичном зерне и др.)

Притча, как правило, существует и может быть правильно понята только в определенном контексте. Например, евангельская притча о сеятеле.

«Вот, вышел сеятель сеять. И когда он сеял, иное упало при дороге, и налетел ветер и птицы и поклевали то. Иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была не глубока. Когда же взошло солнце, оно увяло, и так как не имело корня, засохло. Иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его. Иное упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать. Кто имеет уши, да слышит!» (Мф. 13: 1–9). Вне контекста притча непонятна. Другое дело, если знать, что это проповедь Христа, которую он произносит перед толпой народа. Тогда становится ясно, что «Сеятель» – Иисус Христос, «семя» – слово Божие, «земля», «почва» – сердце человеческое.

Древний и средневековый человек стремился отвлеченную мысль облечь в образ. В явлениях жизни, в каждом сюжете виделся не только прямой, но и иносказательный смысл. Практически любой рассказ осмысливался как притча. Поэтому притча не имела четких жанровых границ. При определенных условиях в роли притчи могли выступать и другие жанры: сказка, пословица, легенда, афоризм («Хочешь быть счастливым? Выучись сперва страдать»).

Притчи существуют в фольклоре и литературе всех народов. Иногда они сходны по содержанию. Вот, например, античная притча (впервые зафиксированная Эзопом): отец, видя, что сыновья его живут недружно, велел принести пучок прутьев и попросил его переломить – ничего не вышло. Тогда отец раздал сыновьям по одному прутику – естественно, каждый был легко переломлен. Тот же смысл в монгольском фольклоре имеет «завещание» Чингисхана, который поведал сыновьям притчу о семиглавой и семихвостой змеях.

Не исчезла притча и в литературе Нового времени. Произведения других жанров часто несут в себе притчевое содержание. Так, по существу является притчей стихотворение А.Пушкина Сапожник:

Картину раз высматривал сапожник,
И в обуви ошибку указал;
Взяв тотчас кисть, исправился художник.
Вот, подбочась, сапожник продолжал:
Мне кажется лицо немного криво…
А эта грудь не слишком ли нага?»…
Тут Апелесс прервал нетерпеливо:
Суди дружок не свыше сапога!

Есть у меня приятель на примете:
Не ведаю, в каком бы он предмете
Был знатоком, хоть строг он на словах;
Но черт его несет судить о свете:
Попробуй он судить о сапогах!

Часто сюжеты притч вводятся в ткань литературного произведения. Столкновение универсального смысла притчи с конкретными событиями как бы поднимает описание на более высокий, философский уровень. Так, притча об орле и вороне, рассказываемая Пугачевым, как бы «высвечивает» его собственную судьбу. В Преступлении и наказании Ф.Достоевского евангельская притча об умершем и воскресшем Лазаре как бы проецируется на судьбу Раскольникова, говорит о возможности нравственного возрождения героя.

На многовековые традиции еврейской и христианской притчи опирался Ф.Кафка (например, притча У врат закона в романе Процесс). Тяготели к притче и такие европейские писатели 20 в., как Ж.П.Сартр, А.Камю, Ж.Ануй и др., придававшие особое значение не столько «характерам» и «обстоятельствам», сколько этическим вопросам.

Часто пользуются притчей (или другими жанрами, имеющими притчевый смысл) и современные российские писатели. (Например, легенда о манкуртах в романе Ч.Айтматова Буранный полустанок).

Усложненная поэтика современной литературы то и дело оборачивается к притче как к противовесу: жанру несложному по форме и напоминающему об известных, но увы, часто забываемых истинах.

Людмила Поликовская